устали, они прагматичны и не носят белых носков; собственные деньги в собственных кошельках возбуждают их больше, чем мужчины.
Они загорелые и подтянутые.
Если вы откроете спортивный зал и устроите там «качалку» для суровых бодибилдеров или боксерский клуб, вы прогорите. Ключ к успеху – ориентация на женские вкусы. Танцы, йога, аэробика, к черту бодибилдеров, женщины сделают вам кассу.
Иногда у них прекрасный вкус, но не как правило; они, бывает, почитывают Орхана Памука и посещают с детьми концерты классических пианистов, но при этом в их коммуникаторах мяукает Бритни Спирс. Для понта они смотрят фильмы фон Триера, но для души предпочитают что-нибудь с участием Хабенского.
Константин Хабенский вытащит любой провальный кинопроект. И Гоша Куценко. Есть еще десяток краси13 вых, талантливых актеров. Сотни тысяч рабынь придут в
кинозалы и заплатят, чтобы посмотреть на них. Но до сих пор в России нет ни одной женщины-кинозвезды, участие которой гарантирует кассовые сборы.
Встречаются отважные и быстрые рабыни. Мои товарищи создали бизнес: организация детских праздников. Шарики, клоуны, Деды Морозы, выпускные вечера для старшеклассников; весело и сердито. Миллионером на детских праздниках не станешь, но люди и не стремились. Боссы наняли девочку, рабыню, менеджера, она поработала три месяца и вдруг переметнулась к конкурентам. И увела за собой половину клиентов. Богатые частные детские садики и школы почему-то перестали обращаться в фирму моих товарищей. Тогда боссы разыскали ушлую девицу, вежливо спросили: «Что ты творишь? Мы тебя всему научили, а ты нас грабишь?» «Отвалите, – отвечает девица, – вы ничего мне не сделаете, вы буржуи, а я бедная наемная сотрудница. И вообще, не о том думаете. Я верну вам всех клиентов и еще новых приведу, при условии своевременной оплаты наличными». Теперь хитроумная кобылка получает на новом месте работы жалованье, а на старом – премиальные за клиентуру, украденную у новых хозяев и проданную старым хозяевам.
...Я спал допоздна, и у меня хорошо работает голова. Телефон выключен и не мешает мне размышлять – я его вообще оставил дома. Я все оставил дома, кроме небольшой суммы денег. Теперь я не работаю и деньги следует экономить, и начать решено прямо с сегодняшнего дня.
В рабовладельческом обществе образца двадцать первого века все устроено очень красиво. Но только для тех, у кого есть деньги. У меня пока есть, и красивая рабыня приносит мне в красивом стакане свежевыжатый апельсиновый сок. Я подыгрываю, красиво закуриваю, пачку «Мальборо» кидаю на стол, так принято. Миронов, например, часто курит дешевый «Пегас» и недавно жаловался мне, что однажды пришел в бар и опрометчиво положил перед собой мягкую пачку «Пегаса»: просидел четверть часа, но так и не удостоился внимания персонала.
Скоро, может, и мне придется перейти на дешевые сигареты. Или бросить курить. Лучше совсем не курить, чем курить дешевое. Все или ничего – так надо жить. Я курил дорогие сигареты даже в Грозном, осенью, когда сидел без копейки в холодном здании мэрии, когда спал под окном на полу, подстелив газеты. Теплее и чище было спать на столе – но тогда в меня могла попасть случайно влетевшая в окно пуля.
Я в центре, на Тверской, тут красиво и пули не летают. Концентрация юных прекрасных рабынь невероятная. Есть и рабы мужского пола, в офисной униформе. Группа рабов с менее удавшимися судьбами покуривает возле своих такси. Цены у них тут запредельные, и клиентов нет.
Мне виден угол Тверской и Страстного бульвара, год назад меня там пытался запечатлеть фотограф из журнала «Эксперт» – попросил выйти на проезжую часть, где бок о бок стоят припаркованные машины; я повиновался, но подбежал парковочный служка и обломал нам фотосессию, заявив, что съемка стоит пятьсот рублей; герой фоторепортажа, малоизвестный писатель, был в тот день не в настроении и послал служку по матери, даже хотел побить; малый, правда, сообразил отбежать на безопасное расстояние. А писатель был взбешен – он считал этот город «своим» городом, он так иногда и провозглашал, негромко, но гордо: «Это мой город!» – и его возмутили финансовые претензии со стороны плохо опохмелившегося секьюрити в мятой униформе. 13
Чуть позже фотограф все же сумел заснять писателя шагающим по улице. Причем в этот момент мимо проезжал необычайно живописный тип на шикарнейшем мотоцикле, в немецко-фашистской каске, мотоцикл был музыкальный, из особых дыр в его теле неслись оглушительные звуки железных маршей, а следом катил черный джип – видимо, с охраной, и обладатель каски посмотрел на писателя с любопытством и обидой. Не менее двухсот тысяч долларов были заплачены за каску, мотоцикл с музыкой и джип с охраной, а фотограф ловил в объектив не джип и мотоцикл, а тощего пешехода в черной майке.
Писатель в тот момент ухмыльнулся про себя. Не сказать, что пережил момент торжества, но какие-то положительные эмоции все же согрели его.
Когда-то он тоже хотел мотоцикл, и джип, и охрану. Он не умел быть бедным и всю свою взрослую жизнь, с двадцати лет до сегодняшнего дня, ходил с полными карманами. Наладил судьбу так, чтобы не нуждаться. Всегда была хорошая одежда, и жилье, и возможность посидеть с друзьями в кабаке, а потом заплатить за всю компанию. То есть писатель умел поддерживать определенный приличный уровень жизни. Но вот большие деньги, капиталы – не покорились ему, не шли в руки, и к тридцати семи годам (роковая дата для поэта, но не для писателя) он распрощался с мыслью о капиталах. Капитал дается тому, кто согласен быть его рабом. Капитал надо любить, о нем надо думать, его положено холить и лелеять; у писателя есть богатые приятели, они очень разные люди – но все они думают о своем богатстве с утра и до вечера. А писатель так не хотел, и не смог, даже если бы захотел. Он не родился рабом, его предки не ломали шапку перед барином.
Он не согласен быть рабом бога и поэтому не крещен в популярной православной вере. Он не согласен быть рабом денег и в результате много лет ездит на метро. Он не согласен быть рабом красоты и гармонии и теперь живет в кривом пространстве, где стошнило бы самого Евклида.
Теперь он сидит, вытянув ноги, позевывает, глазеет по сторонам, размышляет о капитализме и прочей ерунде.
Чем ему теперь заняться, какому делу посвятить себя и каким образом зарабатывать на хлеб, когда кончатся его жалкие сбережения, – он не имеет ни малейшего понятия.
Так было девять лет назад, в Грозном. Настоящий день осязаем, шершав и тверд, живешь его, секунду за секундой, наслаждаясь; но гораздо более наслаждаешься завтрашним днем, который сокрыт. Счастье в том, чтобы не знать своего будущего.
Глава 14. 2000 г. Никто не лишний
Впоследствии оказалось, что я попал на свое рабочее место по чистой случайности: к вечеру город опять закрыли. Двое суток пресс-секретарь просидел в своем кабинете, выходя на рынок только за хлебом и сигаретами. Здание администрации обезлюдело: почти все сотрудники жили в соседних селах, утром они выезжали на службу, на окраине Грозного их разворачивали, и они возвращались по домам.
Спал на полу, подстелив газеты. Согревался водкой и раздумьями. Ночной стрельбы стало больше, то и дело к 14 автоматным очередям подмешивалась канонада, и вообще – осенью город изменился к худшему. Холодный,
черный и пустой, он напоминал стариковский рот; развалины торчали остатками гнилых зубов.
На третий день гражданским разрешили въезд. Ободранные, скудно освещенные коридоры мэрии заполнились неизвестными мне людьми, осанистыми и деловитыми. Я не видел их в апреле, когда город еще остывал от боев. Я не видел их в июне и в июле. В августе они стали появляться, по одному. Осенью их стало много. Это возвращались – осторожно, один за другим – настоящие хозяева чеченской столицы. Они переждали военную бучу в собственных московских квартирах. Рациональные, благоразумные, осторожные, трезвомыслящие, хитрые и дальновидные. Они смотрели на меня с недоумением и не спешили здороваться. Мне оставалось только напускать на себя независимый вид, когда пробегал, два или три раза в день, номенклатурной рысью из своего угла на второй этаж, в приемную, к единственному телефону, чтобы рассказать очередному дозвонившемуся из Москвы журналисту о том, как в мирной Чечне налаживается жизнь, как проваливается осеннее контрнаступление сепаратистов.
Спиной же чувствовал недружелюбные взгляды. Видит бог, я не считал себя местной шишкой, я ею объективно не являлся. Для обретения статуса шишки, грозненского виай-пи, здесь полагалось иметь хотя бы два джипа и пятерых сподвижников с автоматами. Своим креслом заместителя заведующего отделом
