мыслеформ в Промежуточном Состоянии.
«Я помню, я читала, — не сказала Голосу Анфиса. — Тело желания оно называется».
— Не следуй за видениями, Анфиса, что появятся перед тобой, не соблазняйся, будь тверда. Если окажешься слабой и привяжешься к ним, снова будешь скитаться — хуже, чем в Питере! — в Шести Локах будешь скитаться и страдать.
«И тут «благоприятна стойкость», — не вздохнула Анфиса, ныряя куда-то совсем уж глубоко».
— Дабы овладеть истиной, оставь суетное, дай своему глупому уму успокоиться в бездеятельности. Стань изначальна, ясна, пуста; пребудь неомраченной, забудь даже о Марсе — так, и только так ты избежишь очередных врат чрева и освободишься от грязной скрипучей колесницы.
«Хрен-два от нее освободишься», — не подумала Анфиса, но спохватилась.
— Даже если при жизни ты была слепой, глухой или хромой, то здесь, в Посмертном мире, станешь совершенна.
«Иногда от «совершенства» становится грустно, — не возразила Анфиса. — Но от несовершенства вообще хоть на стену Китайскую лезь…»
— Нерожденность, Нестановление, Несотворенность, Невоплощенность — вот цели, которые стоят перед тобой, и ничего более не должно прельщать тебя.
«Трандец, Нирвана», — улыбнулась Анфиса и поплыла дальше, вслушиваясь в засемьюпечатное.
— Теперь твое тело не состоит из грубой материи. Ты можешь легко проходить сквозь скалы, холмы, камни, землю, дома. Даже через гору Меру можешь пройти.
«Это та, что в центре Земли, а вокруг — континенты?» — не спросила Анфиса.
— О, благороднорожденная, ты увидишь места, хорошо тебе знакомые на Земле, увидишь родственников и друзей; ты захочешь поговорить с ними, но НЕ ОНИ услышат тебя. Тогда ты поймешь, что мертва, и будешь страдать подобно рыбе, выброшенной из воды на раскаленные угли.
«Да я и так вроде ни жива, ни мертва, — не слишком усомнилась Анфиса. — Ничего не понимаю».
— Привязанность к земному не спасет тебя от страдания, поэтому молись своему гуру, детка.
«Где же этот гуру, и есть ли он вообще?» — не прикинула Анфиса, но на всякий пожарный произнесла ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ, вызвав одобрительный кивок Авалокитешвары, расслабившегося неподалеку от Лхасы в пещере с крутым кондиционером.
Анфиса вдруг почуяла, как не знающий покоя ветер кармы уподобил ее перышку, увлекаемому вихрем, и удивилась, не заметив ни Солнца, ни Луны, окунулась в естественный природный свет. Этот астральный свет рассеивался по эфиру, как сумеречное освещение: тогда Анфиса залетела на секундочку в телевизор, но так же быстро и вылетела, попав в 345-ю серию мексиканского сериала, где во время ее явления добропорядочная семья пила апельсиновый сок, а Анфиса возмущала спокойствие.
— Ходют тут всякие, — сказала донна Сальвара дону Сальвару.
— Это ничего, главное, чтобы наш сын стал настоящим человеком, — ответил дон Сальвар донне Сальваре, и та заткнулась.
Анфиса полетела дальше, но вдруг дорогу ей преградили белая, черная и красная пропасти. Она, почти уже потерявшая нюх на страх, испугалась: так глубоки и страшны они были, эти пропасти.
— О, благороднорожденная, — раздался Голос из Подвала Вечности, — не пугайся. Это не есть пропасти, это есть лишь Гнев, Похоть и Невежество. Ты сейчас в Сидпа Бардо, откуда можешь опять завернуть в Сансару, а можешь и не завернуть. Решайся же! Молись своему сострадательному гуру, чтобы он не дал низвергнуться тебе в мир несчастий.
Анфиса прочитала «Отче наш», потом на всякий случай, ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ, и потихонечку стала отбрасывать привязанности и желания; и даже на время забыла о Марсе.
— Даже если ты не страдаешь и не блаженствуешь, а испытываешь одно равнодушие, сосредоточься на Великом Символе; только не думай, что размышляешь.
Анфиса забыла, что это за «Великий Символ», но все-таки сосредоточилась, прогнав мысли о медитации. После этого она оказалась возле каких-то мостов, храмов и пагод, но у нее не было сил задерживаться на одном месте: Анфисе стало неспокойно, и она прошептала: «Что делать?»
Как только вопрос был задан, Авалокитешвара протянул ей томик Чернышевского.
— У вас плохое чувство юмора, — обиженно сказала Анфиса и отвернулась.
Авалокитешвара улыбнулся и, перебирая четки, улетел вместе с ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ и нудной прозой жизни.
Внезапно до Анфисы дошло, что ее счастье и горе зависят исключительно от мифической кармы, и что сделать уже ничего нельзя, кроме разве того, как не думать.
«Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь», — пропела нагло Анфиса и успокоилась, но неожиданно поймала себя на мысли, что снова хочет иметь человеческое тело и ради этого готова забыть даже самые прекрасные сутры. И, хотя Анфиса знала, что совершает, может быть, самую большую глупость, все же полетела на поиски собственного тела.
— Дура, — прошептала Анфиса Анфисе и прислушалась.
— Отринь свою жажду! Смири ум! — как-то очень уж издалека наставлял ее Голос, но Анфисе стало скучно, и она недовольно фыркнула, зная, что тело — духовное, и если даже кто-то решится его четвертовать, она все равно не умрет.
Вскоре Анфиса начала испытывать нечто похожее на маниакально-депрессивный психоз: мгновения небывалой радости сменялись глубочайшей печалью. Это было очень похоже на натяжение и ослабление древней катапульты, но Анфиса могла уже не привязываться к радости и не зацикливаться на печали, хотя с последней оказывалось сложнее всего.
— А как переводится моя любимая мантра, ты хоть знаешь? — откуда ни возьмись появившийся Авалокитешвара улыбался Анфисе.
— Слава Драгоценности Лотоса! — вздохнула Анфиса. — Это что — экзамен?
— Нет, зачет.
— Ну и… у меня есть шансы?
Но вместо ответа Авалокитешвары материализовалась пара оборванных ламаистов и начала кричать слева и справа от ни живой, ни мертвой Анфисы:
— ОМ ВАГИ ШОРИ МУМ! ОМ ВАДЖРА ПАНИ ХУМ! ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ!
— Translate, please, — попросила их Анфиса. — Do you speak Europe?
— Слава Владыке Речи! Слава Драгоценности Лотоса! — еще громче закричали ламаисты, а потом затихли и стали пить свой вонючий чай с маслом, даже не предложив тот Анфисе.
— Очень надо, — усмехнулась она и полетела налево, обретя знание прошлого, настоящего и будущего, а так же ощущение осознания своей беспредельности. — Как жаль, что это чувствуешь только в Бардо…
— О, благороднорожденная, слушай! Сейчас под влиянием кармы твое тело желания примет цвет того мира, в котором тебе предстоит родиться. Тускло-белый — цвет мира дэвов, тускло-зеленый — мира асуров, тускло-желтый — из мира людей, тускло-голубой — из мира животных, тускло-красный — из мира «прет», а тускло-серый — из Ада. Наставление это особенно важно, Анфиса: какой бы свет тебе ни сиял, размышляй о нем сострадательно — это еще может предотвратить твое рождение. Это глубочайшее знание, воспользуйся же им, а то опять все сначала: ясли, алфавит, институт, очередной Небезызвестный… Погрузись в состояние Чистоты и Пустоты… — но Анфиса уже не слушала, так и не доборов остаток привязанности:
— «Небезызвестный»… — сдержанно-скромно улыбнулась она и, подобно красивому ночному насекомому, устремилась к желтому цвету, который показался ей неожиданно ярким, а вовсе не тусклым, как увещевал Голос.
