Глава 11 Век живи — толку чуть
Анжелка позвонила уже вечером.
— Приходи, все тут, тебя ждем.
Я отправилась. Но как-то без особой радости, какая-то во мне пасмурность присутствовала. С другой стороны, время до завтра быстрее пролетит, посижу у них, на Мураками посмотрю, потом сразу спать можно лечь, и вот оно — завтра.
На кухне у Анжелки просто Версаль какой-то. Прибралась, по-моему, даже полочки над плитой помыла. Стол скатертью накрыт. Боже ты мой, вот что любовь и уважение к гениям делает с женщинами! На столе курица жареная, но это точно не она сама жарила, курица-гриль, куплена в магазине, сто пудов. А салат с крабовыми палочками? Сегодня же не Новый год, господа?! А патиссоны в вазочке хрустальной? А пирожки печеные? В том же магазине, что и курица? Но все равно, сегодня же не Анжелкин же день рождения!
Или я уже с ума схожу и память отшибло? Нет, с памятью вроде все нормально. За столом Витька, Полюшко и Мураками. Картинка просто чудо, Ионеско просто отдыхает, просто пир абсурда.
Витька, по-моему, даже побрился и рубашку посвежее нацепил. Полюшко в своем прикиде, как приехал, ему и в голову, наверное, не приходит, что с собой можно сменную одежду прихватить, когда в другой город едешь — в гости там или на долгое время. Анжелка — мама, мамочка моя! — укладку сделала, кофточка новая какая-то прикольная… Джинсы тоже новые, что ли? Туфли на шпильках, сто лет их не надевала, по-моему, со школьных времен. Идут ей каблуки, стройная она прямо какая, так всегда надо ходить.
Разговор идет на английском языке. Вот у нас как. Прямо салон Анны Шерер, даже круче. Потому что у Шерер все о политике больше и светскость всякая, а тут разговор идет чисто научный: Витька докладывает Мураками и так объясняет, что я всего и не понимаю, потому что он терминами швыряет сходу и быстро лопочет.
Вот поди ж ты, вроде безумный, а как свободно излагает мысли, как бойко — как будто в Оксфорде лекции всю жизнь читает. Я и не знала, что он так владеет языком. Полюшко сидит и, мне кажется, не понимает, вот и реплик не подает: типа внимательно слушает. Мураками открыл рот и явно тащится, по лицу видно. Я понимаю, что тут опять о пуговичной теории речь идет, только мне-то Витька все по-детски объяснял, а тут — по-научному.
Анжелка тоже не все понимает. На столе водка, шампанское. Шампанское дорогое, наверно, Мураками принес. Все едят, мне полную тарелку навалили салата, курицы белого мяса кусок. Анжелка — настоящий друг. Шампанского налили вкусного. Я поела, выпила, слушаю их, хотела уже сигаретку закурить, чтобы совсем расслабиться.
Анжелка говорит:
— Давайте на лестнице курить, а то сильно накурено будет.
Опять новшества какие-то…
Я говорю:
— Пойду на лестницу, кто со мной?
И представляете, кто вызвался? Никогда бы не подумала. Полюшко. Он говорит: я, мол, тоже до кучи схожу. До какой кучи он сходит, интересно? Или он думает, что это мы с ним — куча? Никто не возражал. Мне показалось, Анжелка даже обрадовалась. Говорит:
— Идите, а потом другая серия пойдет, там банка на подоконнике стоит.
Мы вышли. И тут из Полюшка фонтаном прямо полились потоки слов. Мы с ним довольно давно знакомы, но чтобы разговаривать так — никогда. Бывало иногда, пара-тройка слов, но не больше. А тут его буквально понесло.
— Что, что это такое? С чего это они все перед ним такой бисер мечут? Где они его выкопали?
— Что значит — выкопали? Это — великий Мураками. Они познакомились случайно.
— Кто великий? Этот японец?
— Ну да, он очень популярный, модный.
— Что за глупости?!
— Тебе, может, и глупости, а весь мир читает.
— Я приехал, хотел сам Виктору почитать кое-что. А тут Мураками, блин, Мурасрами этот. Черте что. Я тоже великий, я круче его в сто раз.
— Может, и круче, а он — мощней.
— Он вообще хиляк, я ему рожу его японскую еще намордасю, этому пидору.
— Лучше не надо, тебе боком выйдет.
— Ему раком выскочит. И давно это все продолжается?
— Что — это?
— Мутатень эта — давно у них?
— Я даже не знаю, что ты имеешь в виду?
— Он что, Анжелке голову дурит?
— Почему дурит? Там, может, что-либо и серьезное выйдет. Вот уж никогда бы не подумала, что тебя это может так взволновать.
— Да, собственно говоря, не больно хотелось, чтобы Анжелка влипла в какое-нибудь дерьмо.
— Это у тебя зависть к успешному писателю или как?
— Ты что, не видишь, что нет ничего совсем в нем? Там пустота и пошлость… этот лоск европейский… да еще внешность… бурятская.
— Да, серьезная лютая зависть у тебя прослеживается.
Я это все говорю и смотрю на Полюшко. И у меня возникает состояние негодования и просто гадкой какой-то безысходности. Я так начинаю думать: все-таки мужики — невыносимые люди. Вот, казалось бы, ну что Полюшко до Анжелки и до Мураками? Он, ви— дите ли, не хочет, чтобы она вляпалась, ну надо же?!
