появились две личности, очень странные. Они своими фигурами напомнили мне два иероглифа, особенно когда склонились над столом. Иероглифы Ями и Юки обозначают нечто… не самое приятное, так скажем. Они хотели общаться, были изгнаны. Когда мы с Анжелой вышли из клуба, то услышали их голоса. Это тоже было странно, так как мы не сразу за ними вышли, а пробыли в клубе еще какое-то время. Голоса раздавались снизу. Я подумал, что они стоят там, и заглянул. Под лестницей в углу находится маленькая дверь. Мне показалось, что они стоят прямо за этой дверью. По самой элементарной логике надо было просто выйти на улицу и бежать. Но страшное любопытство обуяло меня. Я побоялся оставить Анжелу наверху и предложил спуститься и посмотреть. Она, конечно, стала меня отговаривать, но это еще больше подогревало мое любопытство. Я сказал, что мы спустимся и я загляну, а она просто рядом постоит. Мы спустились и оказались около этой дверки, на которой висела табличка с молнией и предупреждением. «Там, наверное, электрические щиты находятся», — сказала Анжела. На двери был большой замок. Голоса раздавались за дверью, довольно далеко. «Только одним глазком посмотрю», — сказал я Анжеле и тихонько толкнул дверь. Как ни странно, она открылась, несмотря на замок. Я заглянул. Вниз вела лестница, и где-то вдалеке слабо мерцал свет. Голосов мы больше не слышали. «Это, наверное, бойлерная», — предположила Анжела. Но мне так не показалось. Эти двое совсем не были похожи на истопников или электриков. Я в одном своем романе писал про подземелье и его обитателей. «Давай спустимся тихонько и одним глазком посмотрим», — предложил я Анжеле. Она казалась испуганной, но виду не подавала. Мы начали спускаться. «Если что, сразу беги наверх», — сказал я ей. Дух захватывало от любопытства и страха. Ступеньки были неровные. Стен практически не было видно. Мы спускались и спускались. Я даже представить себе не мог, что подвал может быть таким глубоким. Чем глубже мы спускались, тем сильнее меня одолевали мысли, не вернуться ли обратно, но с другой стороны, хотелось посмотреть, что там. Мы преодолели еще сотню ступенек, свет не приближался. И вдруг стало совсем темно. Меня охватил ужас. Вот что делает праздное любопытство, ведь оно кошку убило, и нас наверняка теперь погубит. Зачем я потащил Ан— желу? Чудовищная легкомысленность. Я представил, как мы во тьме будем карабкаться наверх, это еще если вылезем. Я взял Анжелу за руку. Она вся дрожала. «Ничего не бойся», — зашептал я. Руки у нее были холодные и влажные.
Я слушала Мураками и прямо ушам своим не верила.
— Это ты сейчас правду рассказываешь или новый роман на мне проверяешь?
Анжелка укоряюще выразительно посмотрела на меня.
— Трудно поверить, но это все чистейшая правда, я чуть не описалась от страха, это мягко еще сказано, у меня по спине просто холодный пот тек, думала, вот и все. Когда свет пропал, я просто вообще очумела от ужаса. Мы стояли в полной темноте и тишине. Вдруг послышался грохот. Мне показалось, что стены рушатся, я инстинктивно нагнулась и голову прикрыла. Рев просто наваливался на нас. Поезд — по звуку поняла я. Откуда он здесь? Грохот и лязг постепенно нарастал, а затем стал удаляться. «Это метро, — прошептал Харуки. — Мы очень глубоко спустились». От его слов мне как-то малость полегче стало. «Надо подниматься, давай потихоньку, по одной ступеньке», — зашептал он.
Внезапно внизу появился свет. Я чуть слышно прошелестела: «Вниз — ни за что». — «Одним глазком и сразу наверх», — попросил Мураками. Лестница кончилась. Мы оказались в крошечной каморке, освещенной ярким синим блеском. Он лился из маленького отверстия в углу. В каморке никого не было. Мы на цыпочках подкрались к этому отверстию. Это была маленькая типа электрическая розетка с четырьмя дырочками. Из одной дырочки и исходило это необычно яркое, голубое, я бы даже сказала, люминесцентное сияние. На него больно было смотреть. Харуки наклонился над розеткой и сразу отпрянул.
— Да, — сказал Мураками, — меня чуть не втянуло туда. Прямо как мощнейшим пылесосом. Я схватил Анжелу за руку и рванул наверх. Обратная дорога заняла у нас, как мне показалось, гораздо меньше времени. Периодически свет пропадал. После этого рядом, за стеной, проскакивал с ревом поезд. Потом свет опять появлялся. Наконец мы оказались у выхода, тихо приоткрыли дверь и выскочили наружу. На улице был день.
— Сколько же вы там провели? — спросила я.
— В том-то и дело, — пробормотал Мураками. — Из клуба мы вышли в половине четвер— того утра, а из подземелья вылезли почти в двенадцать часов дня.
Я слушала это все — ну, страх; Анжелка и Мураками явно были готовы к каким-то решительным действиям.
— Что вы собираетесь делать?
— Мы там уже были сегодня, — сказала Анжелка.
— И?
— Дверь заперта.
— Хотите взломать?
— Ну да, сходили сейчас ко мне, инструмент взяли, сейчас опять туда пойдем.
Мураками говорит:
— Я не успокоюсь, пока не посмотрю на это все еще раз, меня это зацепило.
Анжелка:
— Пойдем с нами, заодно и развеешься.
— Нет, я сейчас не готова, мне надо еще чуть в себя прийти, хочу попробовать найти след Гюнтера.
Мураками говорит:
— У нас такой план созрел: мы туда сейчас пойдем, Анжела к Коле заглянет, а я попробую взломать дверь.
— Что ж, удачи вам в великих ваших начинаниях, держите меня в курсе, мне тоже страх как любопытно, просто я сейчас не готова к новым потрясениям, сорри, мне слишком это будет.
Они ушли, и я опять осталась одна + мысли + произведение Полюшка + еще дикий сумбур.
Глава 14 Опять глаза мои направлены к востоку, а мысли шелестят: ужель все так жестоко?
Вот чем человек отличается от животного? Он может анализировать события, правда, не всегда делает при этом правильные выводы. Еще человек может Богу молиться, а животные не могут так поступать.
У животных зато все проще. У них определеннее все как-то. Мне, правда, отчего-то не надо такой их простоты и такой их определенности. Но когда очень сложно и непонятно, тоже трудно. Если еще присутствует мистика, совсем уже как-то не по себе. Когда мы читаем сказки, то так болезненно все не воспринимаем. Наверное, мы думаем, что это все понарош— ку. Никаких понарошку там нет. Это мы себя просто так успокаиваем, а на самом деле все так и есть, только не так.
Вот мне одна моя подруга-писательница говорила: надо обязательно определиться, когда пишешь. Писать или так, или по-другому, но обязательно чтобы была определенность. В этом, наверное, самое-самое и заключается — в определенной определенности. Ее очень трудно найти в творчестве, а про жизнь я даже не буду говорить. Мне кажется, что определенная определенность существует только на небольшом, очень, я бы сказала, небольшом отрезке времени.
Применительно к моей ситуации существует некоторая определенность на некотором тоже совсем небольшом отрезке времени.
Тетя Дези рассказывала про пьесу Ибсена «Пер Гюнт». Я сама эту пьесу читала, так? О чем это говорит? Это говорит о том, что устами тети Дези мне раскрывали определенную ситуацию, которая потом со мной и произошла. Даже имя героя было мне дано, чтобы я смогла провести прямые аналогии и сделать для себя соответствующие выводы. Какие это выводы? Определенные.
Пер Гюнт в первый же день проживания с Сольвейг послал ее, умотал и потом шлялся всю жизнь, решая свои проблемы типа становления личности, познания добра и зла, и пр. и пр. Весьма определенно. Теперь рассмотрим ситуацию с другой стороны, то есть со стороны Сольвейг.
Нам абсолютно неизвестно, чем она занималась всю жизнь. Нам вообще ничего про нее не известно, кроме того, что она ждала его до самой старости, любила и ждала, и в этом было его спасение. А ее
