— Что ты говоришь?
— Это не я говорю, это в книге написано.
— Это долго продолжается?
— Нахождение в Сидпа Бардо нельзя точно указать, тут влияние кармы надо учитывать.
— Может другой Дух вывести этого человека, несмотря на карму?
— Все может быть, нет такого понятия невозможно. Когда мы говорим «невозможно», то обычно опускаем одну фразу: «Если только не». Невозможно, если только не изменится «природа пространства». Или «природа зрения».
— А как она может меняться?
— Это уже совершенно другой вопрос.
— Какой? Так просто, для общего развития?..
— Любые формы и качества явлений преходящи и иллюзорны… когда разум поймет, что явления жизни нереальны, — тогда возможно постижение.
— Послушай, Инесс, почему ты не этим занимаешься, а в галерее сидишь?
— Потому что это никому не нужно, а жить нужно…
— Тебе бы преподавать восточные мудрости.
— Да брось, не грузись.
Валя говорит:
— Не хочет она, я ей сто раз говорила.
Мне не все было ясно из Инессиных объяснений, но кое-что начало проклевываться. Только не ясно, почему Я? Почему МНЕ?..
Мы начали общаться на бытовом уровне, потому что трудно долго пребывать в мире умности.
Я говорю:
— Митька мой сразу понял все и про сон, и про Гюнтера, вот какой он у меня.
Девчонки поддерживали меня: да он у тебя просто чудо, и красавец, и умник, ты сама должна сейчас взять себя в руки, начать работать, и выбросить все мысли о смерти, и всякие грустности, вон погода какая хорошая, солнце, тепло, можно уже в плаще ходить…
Попили еще чаю. Этот зеленый, со сливками, у них просто чудесный, просто с какой стороны на него ни посмотри — все пахнет. Девчонки насыпали мне его в пакетик (типа дома попить), подарили маленькую нефритовую собачку от доброты душевной: ее, мол, можно на мобильник привязать… Я поехала домой.
Глава 15 Не надо суетиться, и пусть земля вертится
Вернувшись домой, я застала на кухне Митьку и Полюшко. Они ели пельмени.
— Ты не уехал, Даниил?
Почему-то я обрадовалась. Он по-домашнему, прямо как хозяин, отодвинул мне стул. Никогда раньше за ним не замечала галантности.
— Садись, пельмени будешь?
— Да.
— Представляешь, человек предполагает, а Бог располагает. На вокзале достал кошелек, а там — письмо. Мать просила Дези передать. Это сразу надо было сделать, по приезде прямо. Я матери обещал: приеду — сразу свезу.
Вот… и адрес она мне тут… записала. Я, конечно, эгоист самый натуральный. К Витьке покатил, напрочь забыл. В голове одни опилки. Потом все эти неожиданности на меня так разом как-то подействовали… Все завертелось. В общем, билет решил пока не брать. Поехал к Дези. Я у нее тысячу лет не был. Приперся без звонка. Она сразу узнала меня, вон ведь память какая. Так обрадовалась. «Данечка, детка, — говорит, — как ты, маленький?» Давно так ко мне никто не обращался…
— Ты долго у нее был?
— Кофе пил. Достаточно долго.
— Я тоже у нее недавно была, тоже кофе пила. Про Пера Гюнта она тебе рассказывала? Про свою диссертацию?
— Ну да, конечно. Она мне об этом рассказывала с тех пор, как я себя помню — когда к нам в Питер сама приезжала. Еще бабушка моя жива была. Они с бабушкой двоюродные сестры. Такие два цветка — моя бабушка Виолетта и тетя Дези. Бабушка к ее приезду заварной крем делала вкуснющий, садились потом обедать… а как до кофе доходило, тут уж «Пер Гюнт» обязательно… потом поход в Эрмитаж — счастливая, невозвратимая пора… И потом еще несколько раз, когда я к ней заезжал. Это тема ее жизни. Очень это любит.
— А про дядю Борю?
— Про Борю — это классика. Вот, опять эгоизм мой, уж кому-кому, а ей мне в первую очередь надо было текст показать.
— Я про Пера Гюнта много слышала, а про Борю — в первый раз. Она плакала. Мне так жалко ее стало.
— Мать ей бумажку о его посмертной реабилитации послала. Сколько, говорит, можно?.. Сама, мол, скоро умру. Там такая история была. До войны бабушка Виолетта и мать моя, еще маленькая, жили в Москве. Они в одном доме жили. Бабушка, дедушка и мать в одной квартире, а Дези с Борей — в соседней, только въехали. Этот дом мой дед строил для актеров и работников театра Штальда. Боря писал пьесы для Штальда. Молодой талант, поэт. Виолетта говорила, добрейшей души человек был, несмотря на то что гений. Он был арестован. Дези тогда с ума сошла. Ее даже, по-моему, в психушку клали. Чудовищно переживала — бегала с мешком лука по тюрьмам. «Он вернется», — все говорила. Даже после ареста самого Штальда верила. Бабушка ее не разуверяла: мало ли что… И зачем? Это вскоре быстро выяснилось, в связи с делом Штальда. Не выдержал, покончил с собой в камере. Потом посмертно был реабилитирован. Бумажку о реа— билитации Виолетта получила и у себя держала… потом, после смерти Виолетты, мать все тоже никак не хотела ее Дези передать. Видимо, у меня тоже на подсознательном уже уровне. Нет, надо было сразу ехать… чего себя оправдывать… хотя не знаю, нужно ли это было? Может, лучше бы я в Питер уехал и ей эту бумажку не показывал… Можешь себе представить, она до сих пор на что-то надеялась?!. «Не чувствую, — говорит, — что его душа успокоилась…» Сколько лет уж прошло. А ты говоришь — благополучие, надежность… Бывает любовь.
— Я уже ничего не говорю. Потому что у меня слов нет.
— Ты смотрела мой текст?
— Я начала его читать, и меня… просто током…
— Так понравилось?
— Понравилось, но я не к тому.
— А к чему?
— Как тебе это в голову пришло?
— Что значит — пришло?
— Как ты это придумал?
— Я ничего не придумываю, я с натуры пишу, тебе как художнику, мне кажется, это объяснять не надо.
— Где же ты такую натуру взял?
— Что за вопросы? Натура внутри нас! Что, не знаешь? Вглядываться только внимательно надо.
— Я вглядывалась. А потом мне сон приснился про твою натуру… Еще до того, как я прочитала твой текст. Только мне это в стишках пришло во сне.
Митька говорит:
— Мам, я весь инет перелопатил… там только Пер Гюнт. Никакого Гюнтера Пера в помине и нет…
Полюшко говорит:
— Вот и я о том же. Ничего в помине нет… а есть совсем другое… или то же, но перевернутое. Ты текст мне отдай — я Дези свезу, обещал.
