Странно, почему-то меня это успокоило, этот его чемодан. Вернется. Это хорошо. Для меня самой это было совершенно неожиданно.
Полюшко уехал в очередной раз. Я сидела на кухне.
Все такие умные, образованные, а я ну ничегошеньки понять не могу. Все со мной как с ребенком. Или как с дурочкой. От Полюшка я вообще не ждала ничего подобного, вот ведь как бывает. Взяла Кусти на руки и сижу. Митька пришел чайку попить. Я его спрашиваю:
— Митюша, вот ты про карму что-нибудь знаешь?
— Про карму, мам, я не знаю ни-че-го.
— Это очень важная вещь, Митя!
— Если долго рассказывать, то давай потом.
— Нет, Мить, потом может быть поздно.
— Давай…
— Митюша, вот для Кусти ты являешься добрым духом.
— Мам, это тебя Даниил так загрузил?
— Причем тут Даниил? Я тебе про карму рассказываю, не перебивай. Вот у Кусти была определенная карма. Он родился от деревенской кошки и должен был всю свою короткую жизнь провести в голоде и холоде. Но тут явился ты, взял его своими маленькими пухленькими ручонками и принес в дом. И одним движением твоей руки карма Кусти абсолютно изменилась. Он уже не только не деревенский кот, он теперь — любимейшее существо, которому покупают специальный дорогой корм, холят и лелеют. Он может слушать музыку, общаться с людьми.
Митька посмотрел на меня как на сумасшедшую.
— Ты действительно думаешь, мам, что я изменил его судьбу?
— Конечно.
— Если рассуждать твоим методом и допустить существование этой самой кармы, то там наверняка было уже просчитано, что он будет жить именно так, как живет сейчас.
— Но этого не должно было произойти.
— Это и была его карма или… как там?
— Он мог умереть в младенчестве или быть сейчас деревенским котом.
— Ему на роду было написано быть домашним котом, он им стал, вот и все, а я тут ни при чем.
— Может, и так, Митя, может, и так… тогда я опять не понимаю ничего…
— Все хорошо, мам, ты не расстраивайся.
Я подумала: а действительно, чего мне расстраиваться, чего себя терзать? Выше своей головы не прыгнешь, если не дано ума, это не так уж страшно, зато я чувствую тонко. Чему быть, того не миновать, предчувствия не всегда сбываются, все иллюзорно, надо действительно взять себя в руки, надо новые холсты натянуть. Надо не думать больше об этом Гюнтере, ну его к лешему, может, это даже к лучшему: если бы работы у меня были плохие, он бы их не взял.
Мысли полились в другом направлении. Я ясно увидела дяденьку, сидящего на сером крыльце серой избы… щетина на лице… серые глаза… согнутый весь такой… Почему мне тогда показалось, что он старый? Он вовсе не старый, просто заросший и измученный, дорогу спутал… конечно, конечно, это…
Этот дяденька находится в этом Сидпа Бардо, конечно, конечно.
Полюшко именно про это писал в своем тексте. Это явно о том же, прямые аналогии возникают. А почему? Да потому что тетя Дези! Ее рассказ меня очень сильно взволновал, и я… Полюшко всю жизнь слушал разборы Дези пьесы «Пер Гюнт» и знал давнюю историю Дези и Бори. Он написал свою вещь, как он сам говорил, с натуры. Натура внутри. И вдруг меня озарило.
Глава 16 А ларчик… Господи, какой простой ответ…
Поеду, поеду к Дези, мне все понятно.
Опять троллейбус. У меня прямо каждый день по два раза случается теперь поездка в Замоскворечье. Туда-сюда. По-моему, я к девчонкам на этом же троллейбусе ехала. Ну да, вот и эта рекламка у кабины водителя наклеена.
Какой странный маршрут предлагает этот «Турбас». В прошлый раз я как-то не обратила внимания… господи, а название фирмы? Я так задумалась, что чуть не проехала остановку.
Дези открыла дверь:
— Входи, входи, деточка. В комнате за столом сидел Полюшко, я села на диван, тетя Дези — на другой стул.
Никто меня ни о чем не спросил. Полюшко продолжал читать.
— Это он! — хором вскрикнули мы с тетей Дези. И посмотрели друг на друга и на Полюшко.
— Я знаю, — сказал Полюшко.
Мы с Дези дрожали от волнения.
