только твой бабандос. Ну, повезло тебе, чудило. Ну, разбогател ты, накупил антиквариата, и что? Рожу-то отъел...» Прокрутив этот монолог про себя и найдя его достаточно обидным, Марк уже открыл рот, чтобы все это выговорить, но не успел.
Заговорил опять Красповиц:
– У вас есть ви?дение и чувство пластической формы.
Марк просиял и возблагодарил Бога, что не успел высказать Красповицу все те обидные слова, которые уже были готовы слететь у него с языка.
«Все-таки совесть у него пробудилась, решил купить, цену сбивает, вот хитрюга, – думал Марк. – Понятно, почему такие люди зверски богатеют, деловая сметка и спокойствие, вот как лыбится, ну сейчас скажет, так как у вас их много, то и цена соответственно...»
– Из-за этой серийности, – продолжал Красповиц, – выхолащивается та суть, которая первоначально присутствовала.
«Опять за рыбу деньги, – мысли Марка острыми иглами заерзали в голове. – Да что же это такое, блин? Сколько же может эта гнида брызгать своим ядом? Ничего он не купит, сто пудов, он сейчас наглумится, упиваясь своим благостным видом, хрена лысого что купит. Сейчас пошлю его и дверью так шарахну, что картинки его антикварные попадают со стен, может, хоть рамки переломаются, одна рамка, поди, кусок стоит».
Марк весь набычился, сконцентрировался и яростно сверкнул глазами.
– Что вы на месте топчетесь?
– Я никогда не топтался, – злобно огрызнулся Марк. – И всяких галерейщиков-меценатов вдоволь навидался, сыт ими по горло. Будь на все моя воля, в жизни бы не обращался к этим стервятникам, умеющим так клюнуть полумертвое слабое животное, чтобы одним махом и шкуру пробить, и крови напиться.
– Полумертвое слабое животное – это вы?
Марк сглотнул слюну.
– Не смейте переходить на личности! – заорал он.
– Лучше сразу перейти к наличности. Или я не прав? Вы хотите продать мне свои поделки, а я их покупать не хочу, вот и весь сыр-бор, но мне жалко вас, потому что, как вы только что сами про себя сказали, животное уже полумертвое. Но сдохнете вы не от ястребов-галерейщиков, а исключительно из-за своего тупого упрямства. В народе говорят, не пей гнилую воду. А вы лакаете из лужи, не замечая, что шерсть уже заплесневела, а во рту появился запах гнили.
Далее все происходило в темпе vivace.
Марк сорвался со стула и ринулся с кулаками на Красповица. Тот перехватил его руку с такой чудовищной силой, что в руке что-то хрустнуло и оборвалось.
– Отцепись от меня, ублюдок! – верещал Марк, пытаясь свободной рукой врезать Красповицу.
– Не кипятись так, – вразумлял Марка Красповиц, одновременно блокируя его вторую руку. – Мы с тобой в разных весовых категориях, – резюмировал он, скрутив Марка, как стригаль овцу.
– Отпусти!.. – взвыл Коняшкин. – Ты мне руку сломал!
Красповиц разжал стальные объятия, и Марк отпрянул.
Оба стояли красные, взъерошенные.
– Я на тебя в суд подам! – заверещал Марк.
– Подавай, может, и тебе кто-нибудь подаст! – гаркнул Красповиц.
– Да я! – завизжал, брызгая слюной, Марк.
Красповиц направился к своему столу, плюхнулся на стул и спокойно, но очень твердо проговорил:
– Пошел вон отсюда, брысь.
Марк выскочил из кабинета, как говна наевшись, вдобавок рука болела не по-детски. Злоба душила его. Яростной ракетой несся он по коридору, изрыгая чудовищные ругательства и призывая все силы мужских и женских половых органов обрушиться на Красповица и на его ни в чем не повинную матушку.
Он чуть не сбил с ног идущую ему навстречу Надю. Она шарахнулась в сторону. Марк опомнился и остановился.
– Что случилось? – зашептала Надя.
– Я его укокошу, – прошипел Марк.
– Пойдем ко мне в комнату.
Они зашли в секретарскую. Надя налила Марку воды из графина. Марк опустошил стакан несколькими глотками, затряс головой.
– Ну и мудак твой шеф, – проговорил он уже более спокойным тоном.
– Он со странностями, но не злобный.
– Он мне руку сломал.
Надя участливо склонилась над Марком.
– Покажи, пальцами пошевели.
Марк произвел движение пальцами.
– Просто ушиб, давай холодненького приложу.
– Да хрен с ним, с холодненьким, а выпить у тебя есть?
– Нет, у Сима в кабинете есть.
– Пошел он на хуй. Пойдем в ресторане посидим, мне надо расслабиться.
– У меня еще рабочий день не кончился.
– А когда эта срань тебя отпускает?
– Да скоро уже.
– Я тут больше ни минуты не хочу сидеть. Пойду в «Кувшинчик», а ты давай закругляй.
По селектору раздался голос Красповица:
– Надя, зайдите, пожалуйста, ко мне.
– Вот мерзота говнячая, ему это так не сойдет, – зашелся опять Марк. – Я жду тебя в «Кувшинчике», – этот поэтический оборот предназначался для Нади.
Она, кивнув, побежала к Симу в кабинет.
Красповиц сидел какой-то не то грустный, не то усталый.
– Что там у нас, Надя? – спросил он.
– Звонила Сусанна, но это вы сами с Коняшкиным?
– Да, да с Коняшкиным мы уже все решили, а еще что?
– Маковецкая, по поводу презентации завтра придет, Дозукин просил об аудиенции, Борзян с аннотацией, эта ваша библиотекарша из Твери тоже на завтра, Драгонов звонил.
– Драгонов, Драгонов, – проговорил Сим. – Вы Надя случайно не знаете, как он сейчас?
– Вообще не пьет, вроде куда-то ездил, и ему в мозг что-то поставили, совсем не пьет.
– Это хорошо, в мозг говоришь?
– Я точно не поняла, мне его жена рассказывала, какие-то ферменты или гормоны.
– А он работать-то может?
– Рисует вовсю.
– Очень хорошо, я ему гранд хочу дать. Он замечательный художник. Ему сейчас необходима полная свобода. Тем более ферменты у него и гормоны. Сумма достаточно большая, должно хватить на их с женой длительное пребывание за границей. Драгонову просто необходимо выехать в Италию и там, на месте вкушать все красоты, ему сейчас продышаться надо.
Надя кивала.
– Завтра бумаги оформляй, да, этим с картами скажи, я не беру. У Меркатора восемнадцать листов в атласе, а у них шести не хватает, и самой главной карты Тартарии нет. Без карты Тартарии атлас Меркатора не атлас.
Надя кивала.
– Это всё, Сим Савович?
– На сегодня, я думаю, всё, идите домой, а я еще посижу.
– Чайку вам заварить?
– Спасибо, Надя, я сам, идите, отдыхайте.
