приготовления завершились, оставалось только заправить корабль топливом, провести тесты за несколько минут непосредственно перед взлетом, дождавшись момента, когда Луна займет расчетную позицию.
В редакциях крупнейших мировых газет по всей планете заместители главных редакторов лихорадочно готовили передовые статьи и сочиняли возможные альтернативные истории, которые было бы легко отредактировать, убрав из них все, кроме самых упрямых фактов. Пассажиры в автобусах и поездах при каждом удобном и неудобном случае делились друг с другом астрономическими познаниями. Разве что только какое-нибудь жуткое убийство могло привлечь к себе большее внимание.
На всех континентах радары дальнего радиуса действия были настроены на слежение за полетом «Альфы». С помощью маленького радарного маяка, установленного на корабле, можно было постоянно следить за его перемещением.
В Принстонском университете, в пятнадцати метрах под землей, стояла одна из самых больших электронных вычислительных машин. Если бы по какой-то причине кораблю потребовалось изменить орбиту или задержаться с возвращением, машина рассчитала бы новую траекторию с учетом изменения силы притяжения Луны и Земли. Еще совсем недавно для того, чтобы сделать это, понадобилась бы армия математиков, а принстонская ЭВМ могла выдать напечатанный ответ всего за несколько часов.
Все радиолюбители на Земле, кто только мог работать на частоте космического корабля, проверяли и перепроверяли свое оборудование. Не так много было таких, кто смог бы и получать, и расшифровывать гиперчастотный модулированный сигнал с корабля, но некоторым это было под силу. Сторожевые псы эфира, представители комиссии по связи были начеку, готовые разделаться с любым неавторизованным передатчиком, владелец которого попытался бы прорваться на связь с кораблем.
На вершинах гор астрономы готовились к борьбе за то, кому удастся получить самые лучшие фотографии момента посадки. «Альфа» была слишком маленькой, чтобы ее было видно с Земли, но при торможении пламя, вырывающееся из сопл, должно было озарить лунные скалы, и эту вспышку можно было увидеть по меньшей мере в полутора миллионах километров от Луны.
Тем временем три человека, стоявшие в центре мировой сцены, давали интервью, крепко спали или расслаблялись, яростно сражаясь в настольный теннис — это был практически единственный вид спорта, которым можно было заняться в Луна-Сити. Ледук, обладавший своеобразным чувством юмора, развлекался тем, что рассказывал друзьям о тех вещах (бесполезных и несколько циничных), которые они получат согласно его завещанию. Ричарде вел себя так, словно ровным счетом ничего не происходило, и договаривался по телефону с какими-то людьми о деловых встречах через три недели. Тэйн редко появлялся на людях; позднее выяснилось, что он засел за математическое исследование, имевшее весьма отдаленное отношение к астронавтике. Исследование было посвящено определению максимально возможного числа вариантов расклада при игре в бридж и продолжительности игры при каждом из этих вариантов.
Мало кто знал, что скрупулезный Тэйн, пожелай он того, мог бы заработать гораздо больше денег на колоде карт, чем будучи астрономом. Правда, в случае благополучного возвращения с Луны бедность ему не грозила…
Сэр Роберт Дервент терпеть не мог ожидания. Оно давало ему время для раздумий, а раздумья — враг спокойствия. Сейчас, в то время, когда приближался величайший момент в его жизни, он размышлял о прошлом, вспоминал юность.
Сорок лет борьбы, побед и горьких разочарований — все это было связано с будущим. Он словно бы снова стал юношей, оказался в самом начале своей университетской карьеры, а Вторая мировая война, укравшая из его жизни шесть лет, была не более чем грозовой тучей на горизонте. Он лежал посреди шропширского леса весенним утром, которому уже не суждено было повториться, и читал книгу, которую и теперь держал в руках. На шмуцтитуле выцветшими чернилами было неровным почерком написано: «Роберт А. Дервент, 22 июня 1935».
Книга была та же самая, но куда девалась музыка слов, от которой некогда загоралось сердце? Он стал слишком мудрым и слишком старым; теперь его не могли обмануть фокусы аллитерации и рефренов, и слишком очевидным стало отсутствие в этих стихах мысли. Но вновь и вновь к нему возвращалось еле слышное эхо прошлого, и на мгновение кровь приливала к щекам, как сорок лет назад. Порой хватало одной-единственной строки:
Генеральный директор задумчиво смотрел в пространство. Он сам собирался обрушить на земли и моря такой гром, которого мир до сих пор не слыхал. Моряки в Индийском океане услышат рев двигателей в небе и запрокинут головы; услышат его и рабочие на цейлонских чайных плантациях, но он уже будет затихать, уносясь на запад, к Африке. До нефтяников в аравийских песках донесутся последние отзвуки из стратосферы.
Сэр Роберт рассеянно перевернул несколько страниц. Лишь изредка какие-то строчки заставляли его остановить на себе взгляд.
А он что сберег в потоке времен? Намного больше других, он знал это. Но ему было уже почти сорок, прежде чем он обрел цель в жизни. Любовь к математике его никогда не покидала, но долгое время это была бесцельная страсть. Даже теперь казалось, что тем, кем он стал, его сделала случайность.
Волшебство стихов не трогало сэра Роберта. Его память обратилась к годам войны, когда он вел свою собственную битву за лабораторным столом. На суше, на море, в воздухе гибли люди, а он наблюдал за прохождением электронов по смыкающимся магнитным полям. Трудно было представить себе что-то более отвлеченное; и все же из той работы, в которой он участвовал, родилось величайшее тактическое оружие Второй мировой войны.
Это был шаг от радара к небесной механике, от орбит электронов к путям планет вокруг Солнца. Техника, примененная им в маленьком мире магнетрона, могла быть применена в космических масштабах. Возможно, ему повезло; проработав всего десять лет, он заслужил солидную репутацию, атаковав проблему трех тел. Десять лет спустя — к всеобщему и его собственному изумлению — он стал королевским астрономом.
Он мог бы безбедно жить, занимая этот пост, до конца жизни, но дух времени слишком сильно захватил его. Разум подсказывал ему, что наступит время освоения космоса, но сначала он не понимал, насколько оно близко, это время. А когда он это понял, то осознал, что наконец обрел цель в жизни, что долгие годы трудов наконец принесли свой урожай.
Он переворачивал пожелтевшие страницы до тех пор, пока не нашел то, что искал. Здесь, в узких колонках шрифта, до сих пор сохранилось волшебство, здесь ничего не изменилось, и слова до сих пор откликались в его мозгу настойчивым ритмом. Было время, когда эти строки, одна за другой, бесконечной цепью, час за часом странствовали по его сознанию — до тех пор, пока слова не утрачивали смысл:
