что кто-нибудь желает им зла. Сейчас они, по-видимому, живут привычкой. Жизнь у них тяжелая, они не могут себе позволить такую роскошь, как любопытство и прочие чувства.
— Как же вы объясните его поведение? — спросил Гибсон, указывая на Сквика, который шарил по его карманам. — Есть он не хочет, я ему предлагал. По-видимому, чистая любознательность.
— Может быть, они проходят такую фазу в детстве. Вспомните, как отличается котенок от кошки или ребенок от взрослого.
— Значит, когда Сквик вырастет, он будет как все?
— Может быть, а может, и нет. Мы не знаем, в какой мере он способен усваивать новые навыки. Например, он очень легко находит выход из лабиринта — если захочет, конечно.
— Бедный Сквик, — сказал Гибсон, — иногда меня грызет совесть, что я увел тебя из дому. Что ж, ты сам виноват. Пошли гулять!
Сквик немедленно запрыгал к двери.
— Видели? — воскликнул Гибсон. — Он меня понимает.
— Ну, собака тоже понимает приказы. Может быть, и это привычка. Вы его каждый день уводите в одно и то же время. Могли бы вы привести его через полчасика? Мы хотим сделать энцефалограмму.
Жители Порт-Лоуэлла уже привыкли к виду странной пары, и толпы больше не собирались на их пути. После уроков Сквик обычно принимал юных поклонников, которые хотели с ним поиграть, но сейчас было еще рано, и дети томились в заточении. Когда Гибсон с приятелем вышли на Бродвей, там не было ни души; но вот вдалеке показался знакомый силуэт. Хэдфилд обходил свои владения, как всегда, в сопровождении двух кошек.
Топаз и Бирюза в первый раз встретились со Сквиком; их аристократическая выдержка чуть не изменила им, но они постарались это скрыть и, натянув поводки, скромно спрятались за спину Хэдфилда. Сквик же не обратил на них ни малейшего внимания.
— Настоящий зверинец, — улыбнулся Хэдфилд.
— Есть новости с Земли? — с опаской спросил Гибсон.
— А, по поводу вашего заявления!.. Я его только два дня как послал. Раньше чем через неделю ответа не ждите. Знаете, как там, внизу, делаются дела…
Гибсон уже заметил, что Земля всегда была «внизу», а другие планеты — «наверху», и ему рисовалась странная картина: длинный склон, спускающийся к Солнцу, на котором на разной высоте расположены планеты.
— Честно говоря, я не понимаю, при чем тут Земля, — не отставал Гибсон. — В конце концов, речь идет не о лишнем месте в космолете. Я уже здесь. Им даже легче, если я не вернусь.
— Вы, конечно, не думаете, что такие здравые аргументы руководят теми, кто распоряжается там, на Земле, — возразил Хэдфилд. — Все должно пройти по инстанциям.
Обычно Хэдфилд не говорил о своих начальниках так беспечно. Гибсону стало приятно: это значило, что Главный ему доверяет, считает его своим. Сказать сейчас о двух других заботах — проекте и Айрин? Похлопотать об Айрин он обещал, но лучше сперва поговорить с ней самой. Да, предлог хороший, и можно отложить разговор с ее отцом.
Он откладывал так долго, что упустил инициативу. Айрин поговорила сама — конечно, не без влияния Джимми, от которого Гибсон на следующий день получил полный отчет. Но, взглянув на своего подопечного, он и так понял, каковы результаты.
Хэдфилд был слишком умен, чтобы стать в позу оскорбленного отца. Он объяснил ясно и трезво, почему Айрин должна обождать до двадцати одного года, когда он и сам отправится с ней попутешествовать. Оставалось всего три года.
— Три года! — убивался Джимми. — Все равно что три жизни!
Гибсон глубоко ему сочувствовал.
— Даже удивительно, как быстро идет время! — сказал он.
Он хотел было прибавить, что, к счастью, годы на Марсе исчисляются по-земному и содержат триста шестьдесят пять, а не шестьсот восемьдесят семь дней, но удержался.
— Как вы думаете, — сказал наконец Джимми, — если я сам к нему пойду, что ему сказать?
— А почему бы не сказать все как есть? Говорят, иногда правда творит чудеса.
Джимми метнул на него обиженный взгляд. Он не всегда знал точно, смеется над ним Гибсон или нет.
— Вот что, — сказал Гибсон. — Пойдемте сегодня вечером к нему домой и все выясним. В конце концов, попытайтесь понять и его. Откуда ему знать, что у вас не пустой флирт? А если вы сделаете предложение, это совсем другое дело.
Ему стало много легче, когда Джимми согласился сразу.
Надо сказать, Хэдфилд совсем не удивился, когда увидел, кого привел к нему Гибсон. Айрин благоразумно исчезла. Гибсон, как только смог, последовал ее примеру.
Он ждал в библиотеке, рассматривая книги, и думал, сколько же из них успел прочитать хозяин дома, когда вошел Джимми.
— Мистер Хэдфилд хочет вас видеть.
— Как дела?
— Не знаю…
Когда Гибсон вошел в кабинет, Хэдфилд сидел в глубоком кресле и смотрел на ковер так пристально, словно видел его впервые. Он указал гостю на другое кресло.
— Вы давно знаете Спенсера? — спросил он.
— С тех пор, как отбыл с Земли.
— Вы считаете, за это время можно было узнать его как следует?
— Можно ли узнать человека как следует за целую жизнь? — парировал Гибсон.
Хэдфилд улыбнулся и в первый раз поднял глаза.
— Не хитрите, — сказал он. — Что вы на самом деле о нем думаете? Вы бы хотели такого зятя?
— Да, — без колебания ответил Гибсон. — Очень бы хотел!
Хорошо, что Джимми его не слышал, а может быть, и плохо — ведь тогда бы он узнал, что на самом деле чувствует к нему Гибсон. Хэдфилд выпытывал все, что возможно, и одновременно испытывал самого Гибсона. Тот должен был это предвидеть; но, к своей чести, он заботился только о Джимми. Когда Хэдфилд нанес главный удар, он был совершенно не подготовлен.
— Скажите, — резко произнес Хэдфилд, — почему вы так хлопочете о молодом Спенсере? Вы сами сказали, что знакомы с ним только пять месяцев.
— Да. Но когда мы уже несколько недель летели, я обнаружил, что учился в Кембридже с его родителями.
Хэдфилд поднял брови — по-видимому, удивился, что Гибсон не получил диплома. Но он был слишком тактичен и спросил о другом. Вопросы казались вполне невинными, и Гибсон простодушно на них отвечал. Он забыл, что говорит с одним из самых умных людей Солнечной системы, который по крайней мере не хуже его разбирается в человеческой душе. А когда понял, что случилось, было уже поздно.
— Простите, — с обманчивой мягкостью произнес Хэдфилд, — все, что вы говорите, не совсем убедительно. Я не хочу сказать, что это неправда. Вполне возможно, что вы так хлопочете о Спенсере потому, что хорошо знали его семью двадцать лет назад. Но вы слишком многого недоговариваете. И совершенно ясно, что все это трогает вас куда больше. — Он резко наклонился вперед. — Я не дурак, Гибсон. Человеческая психология — мое дело. Можете не отвечать, если не хотите, но, я думаю, вы передо мной в долгу. Джимми Спенсер — ваш сын?
Бомба взорвалась, все было позади. И в наступившем молчании Гибсон чувствовал только одно: насколько ему стало легче.
— Да, — сказал он. — Сын. Как вы догадались?
Хэдфилд улыбнулся. Кажется, он был доволен собой.
— Поразительно, как люди не видят себя со стороны! Думают, что ни у кого нет глаз! Вы с ним похожи. Когда я вас вместе увидел, я сразу подумал, что вы родственники.
