— Как странно! — сказал Гибсон. — Мы были на «Аресе» три месяца, и никто ничего не заметил.
— Так ли уж странно? Они думали, что все о нем знают, а у меня не было предвзятого мнения. Скажите, Спенсер в курсе?
— Нет.
— Почему вы так уверены? И почему вы ему не скажете?
Допрос был беспощадный, но Гибсон не протестовал. Никто не имел такого права на эти вопросы, как Хэдфилд. А Гибсону нужен был человек, которому он мог бы все рассказать, — так же, как сам он был нужен Джимми.
— Лучше я расскажу все сначала, — произнес он, ерзая в кресле. — Когда я бросил университет, у меня был нервный срыв, и я почти год провел в больнице. Потом я вышел и потерял всякую связь с университетскими друзьями — они не очень стремились, да и я не хотел ворошить прошлое. Только через несколько лет я узнал, что было дальше с Кэтлин… с его матерью. К тому времени она уже умерла. — Он помолчал. — Я слышал, что у нее есть сын, но не обратил внимания. Мы всегда были — ну, осторожны… Во всяком случае, мы так думали. И я решил, что сын от Джеральда. Понимаете, я не знал, когда именно они поженились и когда Джимми родился. Я хотел все забыть и старался об этом не думать. Я даже не помню, пришло ли мне в голову хоть на минуту, что ребенок мог быть и мой. Вам, наверное, трудно поверить, но так уж оно есть… А потом я встретил Джимми, и все началось сначала. Сперва я его жалел, потом полюбил. Но я не догадывался, кто он. Я даже, помнится, находил в нем сходство с Джеральдом, хотя почти его не помню.
— А когда, — настаивал Хэдфилд, — вы открыли правду?
— Несколько недель назад, когда Джимми попросил меня заверить какой-то документ. Тогда я узнал дату его рождения.
— Понятно… — задумчиво сказал Хэдфилд. — Но ведь и это не абсолютное доказательство, верно?
— В данном случае неверно! — так обиженно заявил Гибсон, что Хэдфилд улыбнулся. — А если у меня и были сомнения, вы сами их рассеяли.
— Ну а Спенсер? — вернулся Хэдфилд к своему прежнему вопросу. — Вы не сказали мне, почему так уверены, что он ничего не знает. Он тоже мог сопоставить несколько дат.
— Не думаю, — медленно сказал Гибсон, осторожно выбирая слова. — Понимаете, он очень чтит свою мать. И потом, если бы он догадался, он бы не стал молчать, не такой он человек. Нет, я уверен, Джимми ничего не знает. Боюсь, если он узнает, это будет для него тяжелым ударом…
Хэдфилд помолчал. Потом пожал плечами.
— Он вас любит, — сказал он. — Перенесет.
— Как вы долго! — сказал Джимми. — Я думал, вы никогда не закончите. Что случилось?
Гибсон взял его за руку.
— Не волнуйся, — сказал он. — Все хорошо. Теперь все будет хорошо.
Он надеялся и верил, что говорит правду. Хэдфилд проявил благоразумие, а не от многих отцов его можно ждать даже в наше время.
— Мне не так уж важно, — говорил он, — кто его родители. Сейчас не девятнадцатый век. Мне важен он сам, и, надо сказать, он мне нравится. Кстати, я говорил о нем с Норденом, так что сужу не только на основании нашей беседы. Ну конечно, я давно все видел. В сущности, это было неизбежно — здесь почти нет мужчин его возраста.
Он протянул вперед руки (Гибсон давно заметил этот жест) и так внимательно стал рассматривать пальцы, словно видел их впервые.
— Можно завтра объявить о помолвке, — мягко сказал он. — Теперь скажите мне, что вы собираетесь делать?
Он поднял глаза, и Гибсон твердо встретил его взгляд.
— То, что будет лучше для Джимми, — ответил он, — Как только решу, что же для него лучше.
— Вы все-таки хотите остаться?
— Нужен ли я ему на Земле? Он будет туда залетать на месяц-другой. В сущности, я чаще увижу его на Марсе!
— Да, это верно, — улыбнулся Хэдфилд. — Вот понравится ли Айрин, что ее муж проводит половину времени в космосе? Хотя жены моряков… — Он резко замолчал. — Знаете, что бы я вам посоветовал?
— Очень хотел бы знать, — искренне ответил Гибсон.
— Не говорите ничего, пока они не поженятся. Если вы скажете ему сейчас, лучше не будет, скорее — хуже. А позже вы должны сказать Джимми, кто вы такой. Или, если хотите, кто он.
Может быть, Хэдфилд и сам не заметил, что в первый раз назвал Спенсера по имени, но Гибсон почувствовал к нему внезапный прилив симпатии.
Позже, оглядываясь назад, Гибсон решил, что именно в эту минуту началась его дружба с Хэдфилдом. Никто не предполагал тогда, какую большую роль сыграет эта дружба в истории Марса.
День начался, как все дни в Порт-Лоуэлле. Джимми и Гибсон тихо позавтракали. Джимми еще не пришел в себя от счастья, хотя временами и впадал в уныние при мысли о разлуке. А Гибсон думал о том, откликнулась ли Земля на его просьбу.
Он заметил, что что-то не так, только в управлении. Миссис Смит, секретарша Хэдфилда, встретила его. Обычно она пускала его сразу, иногда объясняла, что Хэдфилд ужасно занят (например, говорит с Землей), и спрашивала, не зайдет ли он позже. На этот же раз она сказала:
— Простите, мистера Хэдфилда нет и не будет до завтра.
— До завтра? — переспросил Гибсон. — Уехал в Скиапарелли?
— Нет. Я не могу вам сказать. Он будет через сутки.
— Так! — воскликнул Гибсон сердито и вышел.
Чтобы отвести душу, он решил взяться за Уиттэкера, если тот в городе, конечно. Тот оказался в городе и не очень обрадовался Гибсону, который решительно уселся перед ним с самым деловым видом.
— Вот что, Уиттэкер, — начал Мартин. — Я человек терпеливый и, кажется, не надоедаю с расспросами.
Мэр не ответил, и Гибсон поспешил продолжить:
— Тут творится что-то странное. Я хочу узнать, в чем дело.
Уиттэкер вздохнул. Он ждал, что рано или поздно это случится. Как жаль, что Гибсон не подождал до завтра!..
— Если вы не можете сказать, — продолжал Гибсон, — признайтесь хотя бы почему. Это проект «Заря»?
Уиттэкер резко выпрямился.
— Что вы сказали? — спросил он.
— Не важно. Я тоже умею быть упрямым.
— Я совсем не хотел бы упрямиться, — жалобно сказал Уиттэкер. — Не думайте, что мы любим секретность, — с ней столько хлопот. Лучше расскажите, что вы знаете.
— Расскажу, если это вас смягчит. Проект «Заря» как-то связан с лабораториями, где выводят эти… Oxyfera. Нет никаких оснований держать их в тайне. Приходится предположить, что это часть более крупного проекта. Я подозреваю, что туг замешан Фобос, но не могу понять как. Вам удалось сохранить все в большой тайне. Те, кто знает, не говорят ничего. Но скрываете вы не столько от Марса, сколько от Земли. Ну, что скажете?
Уиттэкер, по-видимому, ничуть не смутился:
