меня интересующую речь Ивана Сергеевича Тургенева!
Комично то, что слава Пушкина самых горячих воздыхателей нашла в г. Буренине и вообще в 'Новом времени'. Эти 'молодцы', кажется, уж на все четыре стороны побрехали, чтоб только надлежащим образом засвидетельствовать свое усердие… Жаль, никто не взялся провести границу между ликованием этих поганцев и живым участием русской интеллигенции в пушкинском празднестве, а то происходит какой-то винегрет, в котором такие люди, как И. С. Тургенев, Юрьев, Полонский и друг., появляются бок о бок с гг. Сувориным, Бурениным и прочей поганью, а благодаря этому у нас в провинции ходят какие-то дурацкие толки о слитии, солидарности и т. п. чепухе…'
Надпись М. М. Стасюлевича:
'Тысячу раз прав А. И.: я уверен, что никто бы так не расписывался в память Пушкина, как Булгарин и Греч, если б дал им бог веку дожить до июня 1880 года' (ЦГАЛИ. — Ф. 1167. — Оп. 1. — Ед. хр. 75).
Н. Н. Страхов писал Н. Я. Данилевскому 5 августа 1880 г.:
'Пушкинское торжество было очень восторженно и доставило много минут очень радостных. Читали ли вы речь Достоевского? (она в 'Московских ведомостях'). Эта речь имела успех неизобразимый, когда была произнесена, а теперь возбуждает против себя величайшую вражду западников, которые вдруг опомнились и стараются поправить дело всяким злоречием. 'Смирись, гордый человек! Потрудись, праздный человек!' Если бы вы слышали, как были произнесены эти слова! Да и вообще заварился такой восторг, такой энтузиазм, что его нельзя рассказать. Я ждал этого и нарочно для этого поехал; но действительность превзошла все ожидания. И спасибо Достоевскому: он спас честь русской литературы, а то ничего, кроме глупостей, не было бы говорено. Тургенев нес легкомысленный и вредный вздор, от которого я опять на него рассердился. И как же я был рад, когда, после речи Достоевского, он повесил голову и уже не ходил таким балованным и счастливым старичком, как в первые два дня. Его чуть не носили на руках' (Русский вестник. — 1901. — № 1. — С. 141).
О П. Д. Голохвастове см. в примеч. к п. 72.
Осенью 1880 г. Толстой два раза приезжал по делам в Москву. Зиму 1880-1881 гг. он провел в Ясной Поляне.
В 1881 г. вышел один номер 'Дневника писателя' — уже после смерти Достоевского.
Владимир Михайлович Каченовский (1826-1892) — сотоварищ Достоевского по пансиону Чермака, сын известного профессора-историка, издателя и редактора 'Вестника Европы' Михаила Трофимовича Каченовского (1775-1842), автор воспоминаний о Достоевском (Московские ведомости. — 1881. — № 31. — 31 января). См. п. 262.
Автографы русских и иностранных деятелей собирала сама Анна Григорьевна, а не Достоевский, что, конечно, не исключало его личной благодарности за присылку. См. его письмо к Каченовскому, датированное 16 октября 1880 г. // Письма. — IV. — С. 203-204.
27 октября Каченовский писал Достоевскому:
'С удовольствием исполняю ваше желание. Из писем отца у нас остались лишь семейные, относящиеся к первым годам его женитьбы; все прочие отданы были в 40-х годах П. М. Строеву и М. П. Погодину' (Авт. // ЛБ. — Ф. 93.II.5.56; Ср. II.5.57).
Среди бумаг А. Г. Достоевской хранится письмо М. Т. Каченовского к жене, датированное 13 мая 1810 г. (ЛБ).
Открытое письмо К. Д. Кавелина к Достоевскому появилось в № 11 'Вестника Европы'. См. о нем в 'Лит. наследстве'. — Т. 83. — С. 675-682, 696, 700-703.
К статье 'Пушкинский вопрос' (Русская мысль. — 1880. — № 12) Миллер сделал следующее подстрочное примечание:
'В ноябрьской книжке 'Вестника Европы' раздался совсем неожиданно единственный подходящий отклик на речь Достоевского, в виде письма к нему К. Д. Кавелина. 'Может быть, — говорит автор, — я увлекаюсь золотой мечтой, но мне думается, что новое слово, которого многие ожидают, будет заключаться в новой правильной постановке вопроса о нравственности в науке, воспитании и практической жизни, и что это живительное слово скажем именно мы… С этим же вопросом соединяются, в самых неопределенных сочетаниях, и неясные представления о будущем значении русского и славянского племени в судьбах мира. Громадный успех вашей речи о Пушкине объясняется, главным образом, тем, что вы в ней касаетесь этой сильно звучащей струны, что в вашей речи нравственная красота и правда
