императора Мураками[943]. Его дом называли домом канцлеров[944], называли домом высокочтимым. Во всяком случае, он считал, что человека, равного ему, нет. А поскольку в чинах, титулах и наградах министр Кан превзошёл его[945], Токихира не знал покоя от негодования. Тайно договорившись с его милостью Хикару[946], его милостью Садакуни[947] и Суганэ-но-асон[948] он вызвал старшего чиновника Ведомства светлого и тёмного начала, и в восьми сторонах императорского дворца они закопали кукол и вознесли молитвы богам Но хотя они и прокляли министра Кан, бедствия на него они не навлекли, потому что сами в душе не следовали по Пути Неба. Поэтому они решились на преступление, оклеветав его. Время от времени министр Хонъин стал говорить государю, что помощник Первого министра Кан при управлении Поднебесной своекорыстен, является зловредным вассалом, который наносит народу вред, горестей народных не знает, а своим принципом сделал несправедливость. Жаль, что по этой причине император стал думать, что Кан вносит в мир беспорядок, вредит народу, что он — зловредный вассал, а не верноподданный, которого можно увещевать воздерживаться от зла.
Можно согласиться со словами: «Кто это знает: искусство лжи подобно язычку у флейты. Он побуждает господина нос зажимать, а господин не зажимает. Господин может разделить мужа и жену как западную звезду с восточной. Господин просит — это пчела отнимает, а господин не отнимает. Из-за господина матери и сыновья становятся шакалами и волками»[949]. Даже те, которые всегда должны быть в согласии, муж и жена, отец и сын, отдаляются друг от друга из-за лжи клеветника. Тем более, это бывает между господином и подданным.
В конце концов, в двадцатый день первой луны четвёртого года правления под девизом Сётай было решено, что помощник Первого министра Кан следует сослать на Цукуси заместителем начальника Дадзайфу[950]. Перемена была невыносимо горькой. О своём безмерном горе он рассказал в стихотворении, которое послал в павильон Тэйдзиин[951].
Несёт как мусор
По воде меня.
Стань же запрудою,
Мой государь, —
Здесь задержи меня!
Увидев это стихотворение, монашествующий экс-император увлажнил свои августейшие одежды слезами. Поэтому, желая успокоить приговорённого к ссылке, он прибыл во дворец, однако в конце концов правящий император к нему не вышел, так что возмущённый монашествующий экс-император возвратился ни с чем.
После этого дело о ссылке было решено, и помощника Первого министра сейчас же отправили в ссылку в Дадзайфу. Из его двадцати трёх детей отцу отдали только четырёх мальчиков, а остальные были сосланы в провинции, лежащие во всех четырёх сторонах. В столице была оставлена только одна старшая дочь, а остальные восемнадцать человек, плача и плача, покинули столицу. Как же печален был вид страдающего отца, отправляемого в ссылку! Он оставил Кобайдоно, дворец Алой Сливы, где изволил проживать долгие годы, и при неверном свете заходящей луны у него оставался на рукавах только забытый аромат сливы. Теперь он думал о вёснах в родных местах, не в силах сдерживать слёзы.
Когда дует ветер с востока,
Пришли аромат
Сливы цветущей.
Думаешь, нет с тобой мужа,
Но о весне не забывай!
Так он продекламировал, считая, что сегодняшним вечером не переправится через Ёдо[952]. Но конвойные чиновники спешили в дорогу и вызвали экипаж. Не оттого ли, что всё, вплоть до лишённых чувств трав и деревьев, печалилось о расставании с привычным для него хозяином, восточный ветер вскоре навеял весточку от его слив тем сливам что росли во дворике в месте ссылки. Потом было сказано в вещем сне, что ломают их люди дурные, ибо летучие сливы в Дадзайфу — это они и есть.
Когда в прошлом, в годы правления под девизом Нинна[953], младший военачальник Кан отправлялся на службу в провинцию Сануки [954], отдали роскошные парчовые швартовы и, взявшись за вёсла из магнолии и за руль из багряника, повели судно под луной южных морей. А теперь, в годы правления под девизом Сётай, Процветающее Спокойствие, он изволил направляться по пути к месту ссылки и расстилал себе под голову рукава одеяний, пожалованных ему когда-то государем, на полу судовой надстройки и предавался раздумьям под облаками западной провинции.
Он думал с тоской о своей супруге и своей дочери, оставленных в столице, о том, что вчерашняя разлука с ними была окончательной, что остальных восемнадцать его детей увозят в неведомые провинции, что они, направляясь в нежданное путешествие, испытывают телесные страдания и душевные муки. Когда несчастный думал обо всём этом, у него не просыхали слёзы. Свои горестные думы во время остановок в пути он выразил в стихах:
В сопровождении посланца государя верхом уезжая, Отец в один миг разлучился с детьми. Из-за дум вместо слов лишь кровавые слёзы струятся, Обращаю мольбу я к небесным богам и к земным.
Когда среди пути возвращался домой посланец его супруги, опальный министр отправил с ним письмо: «Я всё смотрел на ветки дерева, которое растёт во дворе дома, где ты живёшь, пока они не скрылись из вида».
В печали проехал ссыльный сосновую равнину на Цукуси, рассвет и сумерки наступали для него нежеланными, когда же он достиг места ссылки, Дадзайфу, — поселив его в сумеречной убогой хижине, сопровождавший ссыльного чиновник вернулся в столицу. Глядя на цвет черепицы на башнях Дадзайфу, слушая звуки колокола из храма богини Каннон, Каннондзи, он печалился. Та осень была осенью его одиночества. На полу, покрытом росой, было пролито много слёз от тоски по родине и сказано много горестных слов. У обвинённого без вины не просыхали рукава, ему невыносима была мысль о том, что из-за неправедной клеветы его привезли в место ссылки. Горечь проникала до мозга костей и, пройдя очищение плоти в течение семи дней, он написал целый свиток молений богам, поднялся на высокую гору и прикрепил его перед шестом. В течение семи дней опальный министр стоял на кончиках пальцев ног — наверное, теперь боги Бонтэн[955] и Тайсяку[956] поняли эту неправду. С неба опустилась чёрная туча, взяла эту запись молитвы и подняла её на далёкое небо.
В конце концов, после этого, в двадцать пятый день второй луны третьего года правления под девизом Энги объятый негодованием из-за этой ссылки оклеветанный министр почил. Его проводили на кладбище в нынешнем храме Спокойной Радости, Анракудзи. Как это горько, что весенний цветок не вернулся, следуя за потоками воды, к северным палатам! Отчего ночная луна над западными заставами зашла за тучу и не проглянула?! Из-за этого и благородные, и низкие проливали слёзы: им бесхитростно гордились в мире и любили его. Далёкие и близкие горевали по умершему, сдерживая рыдания, и положили начало обычаям грядущих веков.
В конце лета того же года тринадцатый настоятель монастыря Энрякудзи Хосэйбо-гонъи присвоил ему посмертно сан содзё, праведного наставника[957], на вершине горы Симэйдзан[958], сидя перед буддой, глядел на луну и очищал своё
