видимо, потому, что клевета не прекращалась, между собою исподтишка разговоры велись, принц изволил разослать в провинции письма и вызвать к себе воинов.
Его милость Такаудзи услышал об этом и по секрету, через мачеху принца, вторую супругу императора, известил его величество, передав ему: «Чтобы захватить императорский престол, принц крови из Военного ведомства созывает воинов из провинций. Доказательства этого совершенно ясны». Тогда государь изъял приказ, разосланный принцем по провинциям, прочёл его и очень разгневался. В гневе у государя поднялась его чешуя дракона и он повелел:
— Этого принца отправить в ссылку!
Принц из Военного ведомства был приглашён на собрание в Центральном дворце[1038]. Ни о чём таком не думая, он вызвал двух всадников и больше десяти чиновников и тайком поехал в императорский дворец. Два человека, судья Юки и губернатор провинции Хоки, подождали и захватили его, заранее получив повеление государя. Они заперли принца в помещении придворных конюшен. Принца в его комнатке, крохотной, как ячейка паутины, не посещал ни один человек; он лежал на полу, залитом слезами, и думал: «Что со мной будет?! В начале годов правления под девизом Гэнко я прятался от воинских домов. Под деревьями, между скалами не мог высушить от росы свои рукава. Теперь, на обратном пути в столицу, когда заканчивается самый радостный в моей жизни день, оболганный клеветником-вассалом я страдаю в ожидании смертной казни». Ни о чём другом, кроме самому ему неведомого будущего он не мог думать.
Есть такое правило: «Ложь долго не стоит», — поэтому он полагал, что государь тоже может передумать, исправив своё мнение о той лжи, которую слышал об этом деле. Узнав, что двор уже решил отправить его в дальнюю ссылку, принц испытал нестерпимую горечь и по секрету передал для августейшего через даму, близкую к его сердцу, подробное письмо, прося срочно доложить о нём государю на словах. В его челобитной говорилось:
«Прежде всего, я с омрачённым потоками слёз сердцем хотел бы высказать своё горькое слово о том, что вины моей перед особой государя нет. Всего только одно дело породило десять тысяч предположений, а если сюда можно будет присовокупить слова, исполненные горечи, то окажется довольно сказанного глупым вассалом Вашего величества. Начиная с годов правления под девизом Дзёкю, воинские дома забрали у двора власть, а двор надолго был отрешён от государственного управления.
Подданный Вашего величества такого проглядеть не мог бы. Однажды он снял с себя монашеские одеяния, в которых лелеют милосердие и не замечают оскорблений, и тут же надел неприступные для врага крепкие воинские доспехи. Внутри себя я боялся, что нарушаю монашеские заповеди, а извне терпел жестокие поношения. Во имя государя забыл о самом себе и не боялся смерти от руки врага. В наше время у двора много верноподданных сыновей, однако все они либо не прилагают усилий для достижения цели, либо напрасно ожидают удачи. Один я, вассал Вашего величества, не вооружённый и ножом в один сяку, укрыл в опасном и тесном месте добрых воинов и проследил за вражеским войском. По этой причине в то время, когда бунтовщики лишь меня считали вожаком своих противников, в приказах для Поднебесной давали за меня десять тысяч дворов. Воистину, хотя жизнь и принадлежит богам, для меня места под небом нет. Днём я весь день лежу в глухих горах и в ущельях, на мху в каменистых скалах. Ночи напролёт ступаю босыми ногами на иней в диких деревнях и дальних селениях.
Гладя усы дракону, я гасил его дух, наступая тигру на хвост, остужал его сердце, — и так было тысячи, десятки тысяч раз. В конце концов внутри боевых порядков я пустился на хитрость и своею секирой уничтожил врага. Экипаж дракона возвратился в столицу, фениксовы годы долго будут следовать примеру Неба. Вероятно, здесь нет заслуги от моей, презренного вассала, преданности. Но кто же это сделал?! Сейчас ещё не дана оценка моим военным заслугам, но вдруг появились обвинения в прегрешениях. До меня дошли неясные слухи об этой обвинительной грамоте, но я не совершил ни одного дурного деяния.
Мне горько, что государь не благоволил определить то место, из которого ложь пошла. Точно так, глядя на небо, жалуются, что солнце и луна не светит тому, кто отрекается от детей. Опустив голову к земле, сокрушаются, что горы и реки не вмещают в себя неблагодарного вассала.
Связь между отцом и сыном прекратилась, небо и земля оставили меня. Какое горе можно сравнить с этим горем?! Для кого после этого я стану планировать мои свершения? Теперь мне можно легко отправиться куда угодно; если на это будет высочайшее повеление, пусть мне вынесут смертный приговор, пусть моё имя навечно исключат из перечня членов бамбукового сада [1039], я с лёгкостью приму монашеский постриг. Разве государь не изволит видеть, что государство Цзинь разрушилось, когда умер Шэнь Шэн[1040], что мир государства Син пришёл в упадок, когда наказали Фу Су[1041]? Ложь просачивается постепенно и достигает кожи; всякое дело возникает из малого и приводит к великим несчастьям. Примеры далёкой старины не служат уроком для наших дней. Дошло до нестерпимой боли, и я покорнейше прошу доложить государю. С трепетом и почтением
В пятый день третьей луны Мориёси[1042],
Так принц изволил написать. Если бы это послание достигло внимания августейшего, мог бы появиться его рескрипт о прощении, но из опасения разного вида монаршего гнева, в конце концов письмо не довели до сведения императора. Говорят, что до того, чтобы тридцать с лишним монахов-воинов, сопровождавших принца эти два-три года, которые ожидали награды за свою преданность, были бы втайне убиты, дело не дошло, но в конце концов принца в третий день пятой луны препроводили к Тадаёси[1043], в сопровождении войска из нескольких сот всадников увезли в Камакура и посадили в подземную тюрьму, которую соорудили в долине Никайдо.
За принцем не следовал ни один человек, кроме придворной дамы по имени Минами-но-онката, Южная Госпожа. Он сидел в тёмной комнате, не ведавшей лунного и солнечного света, с рукавами, намокшими от косого дождя, не в состоянии высушить свою подушку, сырую от капель воды, сочившейся из скалы. Так он провёл в тоскливых размышлениях больше полугода. Хотя государь под влиянием минутной горячности и отослал принца в Камакура, но до такого воля августейшего не доходила, и господин Тадаёси с его давними обидами был изумлён тем, что принца заточили в тюрьму.
Исстари было много таких примеров, когда, несмотря на то, что почтительный сын выполнял свой долг перед отцом, если мачеха клеветала на своего пасынка, — страна клонилась к закату, а семья пропадала, В старину, в иной стране, жил человек по имени цзиньский Сянь-гун. У его государыни-супруги Ци Цзян родилось трое детей. Наследника звали Шэнь Шэн, второго сына — Чжун Эр, третьего сына звали И у. После того, как эти трое детей уже стали взрослыми, их мать Ци Цзян заболела и скоро умерла. Сянь- гун сильно горевал, но постепенно, по мере того, как день разлуки становился всё дальше, цветы его сердца увядали, и, забыв о своих былых клятвах, он приблизил к себе красавицу по имени Ли Цзи.
Эта Ли Цзи очаровывала не только своим румяным лицом и чернёнными бровями, но также ублажала государево сердце умелыми словами и подобострастным видом, поэтому благоволение и любовь Сянь-гуна стали необыкновенными, и он даже во сне не видел облика другой женщины. Так проходили годы и месяцы, и Ли Цзи родила ребёнка. Его назвали Си Ци. Хотя Си Ци был ещё младенцем, благодаря любви к матери отцовское расположение к нему превысило любовь к остальным трём принцам, поэтому Сянь-гун отверг трёх сыновей императрицы Ци Цзян и решил отдать государство Цзинь Си Ци, своему сыну от нынешней любимицы Ли Цзи.
В душе Ли Цзи была рада, но время от времени увещевала монарха притворными речами:
— Си Цы ещё младенец, не разбирается, что хорошо, что плохо, а также не видит умного и глупого, поэтому наследовать эту страну, перешагнув через трёх принцев, — это может быть плохо для людей Поднебесной.
Сянь-гун постепенно стал чувствовать, что в душе Ли Цзи справедлива и беспристрастна, стыдится людских поношений, думает о спокойствии в стране, и хорошо бы возложить на неё десять тысяч дел, — поэтому её влияние всё больше и больше усиливалось, и в Поднебесной все расположились к ней.
