Фюстель считал, что истоки домашнего культа были связаны с почитанием умерших предков. Он утверждал, что очаг строился над мощами основателя семьи. Поэтому еще в христианские времена семьи собирались на траурную тризну на самой могиле. (См. Peter Brown, Society and the Holy in Late Antiquity. Berkeley: University of California Press, 1982). Эта теория позволила Фюстелю Картина, которую рисует Фюстель в отношении древней морали — и Дюркгейм принял ее в свою сравнительную социологию, — кажется преувеличенно негативной. Действительно, различные города были беспощадны друг к другу в период войн. Также верно, что культы, основанные на родстве, устанавливали моральные барьеры в отношении чужаков, которые не препятствовали развитию капиталистической рыночной экономики, на что обращал внимание Макс Вебер. Но было бы преувеличением сказать, что у изгнанников не было никаких прав. По крайней мере, в 400-х годах до н.э. политический изгнанник, например, Фукидид, мог уйти на покой в своем поместье в какой-то другой части Греции и жить спокойной и благополучной жизнью. Точно так же уже в архаический период, видимо, существовала особая мораль в отношении чужаков в виде этики гостеприимства. Гостей приглашали в дом (хотя и не делали их частью домашних ритуалов), и они получали дары, которые связывали их с дарителями ожиданием взаимности. Такие надсемейные альянсы доброй воли поощрялись религиозными верованиями: например, существовало верование, что Зевс защищает чужаков. Такое отношение мы встречаем и во многих других мифах, где бог или богиня являются в обличье бедного странника, объекта благотворительности. В то же время Фюстель довольно точно описал бессердечность и жестокость в отношении неудачника, которые были характерны для Древней Греции. Марсель Мосс, наследник традиций Дюркгейма и Фюстеля в следующем поколении, дополнил эту картину отсутствовавшим в ней элементом, показывая, как взаимный обмен дарами между группами устанавливает социальные узы на ритуальной основе, но узы другого типа. Теория родства Леви-Стросса даже представила эту структуру обмена в качестве основы племенного общества в целом.
17
В своем исследовании «Первобытная классификация» (1903), которое было предварительным наброском теории, представленной в «Элементарных формах», Дюркгейм и Мосс совершили сходные ошибки в отношении эмпирических данных, на этот раз в отношении индейских племен американского юго-запада. Им не удалось в достаточной мере использовать их собственный метод сопутствующих вариаций. Вместо этого они слишком быстро сконцентрировались только на тех данных, которые соответствовали их теориям о том, что формы классификации объектов, принятые в обществе, соответствуют его реальной структуре. Тем не менее направление анализа, которое они выбрали, оказалось плодотворным для позднейших теорий, как, например, в теории La pensee sauvage Леви-Стросса (The Savage Mind, Chicago: University of Chicago Press, 1962).
18
Необходимо различать французский структурализм и значение этого термина, закрепившееся в американской социологии. В первом случае речь идет о структурах в сфере умственных форм, а во втором — о структурах в обществе, таких, например, как сети людей или организаций.
19
Уарнер подчеркивает, что маленькие городки особенно любят войны потому, что войны предоставляют дополнительные возможности для такой ритуальной политики. Они создают ощущение солидарности и экзальтации индивида в контексте большого порядка вещей, который обычно отсутствует в изолированных сообществах. Здесь Уарнер дает чисто дюркгеймовское объяснение националистического консерватизма, на который обратил внимание Маркс в «Восемнадцатом Брюмера» в своем анализе французских крестьян.
20
Ссылаясь на особое внимание Дюркгейма к контролирующему влиянию общества, исследователи часто высказывали мнение о том, что он был враждебен индивиду. Модель социального ритуала Дюркгейма опирается на современных ему «психологов толпы», таких как Густав Лебон, которые подчеркивали, что в толпе индивид оказывается поглощенным коллективными эмоциями и больше не действует в соответствии со своим рациональным выбором. Но у Дюркгейма не было и тени той враждебности к «толпе», которая была характерна для этих теоретиков толпы и которую они использовали как аргумент против демократии. Дюркгейм пытался показать, что само общество создало концепции мышления, которые были инструментами рациональности. Более того, сама изменяющаяся социальная структура создала современное общество с его сложным разделением труда, и именно это позволило автономному индивиду вообще появиться на свет. Гофман следует этой идее Дюркгейма в деталях, описывая пути, которыми современное общество, отнюдь не антагонистическое в отношении индивидов, дает им обширную ритуальную подпитку. Это не означает отсутствия в современном обществе опасностей бюрократических и политических манипуляций и даже тоталитаризма, но указывает на противостояние между различными частями общества (это моя идея, а не Дюркгейма или Гофмана). По всем этим причинам современное общество гораздо более индивидуалистично по сравнению с досовременными обществами.
21
Наиболее известным из этих исследований является работа, начатая в 1930-е годы Элтоном Майо на фабрике Хауторн. Как и Ллойд Уарнер, Майо был австралийцем и последователем Дюркгейма. Его открытие неформальной группы, которая лежит в основе формальной структуры организации, является прямым применением к современной жизни идеи Дюркгейма о том, что ритуал и моральные узы солидарности лежат в основе любого практического утилитарного взаимодействия.
22
Конечно, профессионалы и высшие классы тоже сплетничают. Но идея здесь состоит в том, что низшие классы обращаются только к своему «ограниченному коду», который удерживает их группу вместе в изоляции от других групп. Высшие классы тоже обращаются к внутригрупповому слуху и жаргону, но у них также есть доступ к «разветвленному коду», который позволяет им вести переговоры с людьми, с которыми они никогда не встречались, на расстоянии. Подобно «Духу законов» Монтескьё или «Общине и обществу» Тенниса, «Разделение труда в обществе» Дюркгейма описывает только два типа обществ: досовременные и современные. Это огромное упрощение истории. Хотя эволюционизм Дюркгейма заставляет его считать, что механический тип солидарности наиболее характерен для племенных обществ, на самом деле те
