Песнь победителя

американцам. Например, жители «демократической страны» должны открыть свой рынок для американских товаров и услуг, изучать разговорный английский, и т.п. — не говоря, разумеется, о том очевидном факте, что вся внешняя и внутренняя политика такого государства должны определяться американскими советниками. Такое уподобление предполагает, среди всего прочего, копирование американских политических институтов — разумеется, неработающих (демократическому государству и не нужно иметь работающие политические институты, коль скоро им прекрасно управляют из Сияющего Града На Холме), но воздвигнутых в честь Америки-Демократии, как некие трофеи. Раньше победители ставили на площадях покорённых городов столпы, теперь там ставят здания парламентов, «белые дома» и т.п.

Это объясняется отнюдь не циничным политиканством (в стиле «это сукин сын, но это наш сукин сын»). Да, американские власти неоднократно именовали «демократическими» государства, где у власти находились отнюдь не «демократические» (формально) режимы. Но всё же, даже самые «объективно полезные» для американских геополитических целей, но неамериканизированные внутри себя страны и народы, никогда не вызывали у народа и правительства Соединенных Штатов настоящей симпатии и доверия. А сейчас Америка настолько всесильна, что может себе позволить требовать от мира именно полной и абсолютной покорности, в том числе и в этом вопросе. Трофеи должны стоять на подобающих местах[4].

Однако, не следует впадать в крайности. «Демократия» не является синонимом исторических Соединенных Штатов Америки, точно так же, как «советский строй» не являлся синонимом «российских порядков». «Демократия» — это самоназвание определенного исторического проекта, монопольным правом на реализацию которого обладают Соединенные Штаты и только они одни.

Тем не менее это именно проект, то есть, как-никак, нечто идеальное, обращенное в будущее. Демократия — это имя Американской Мечты, совпадающей с реальной Америкой только частично.

Об Американской Мечте Рорти пишет так:

Дьюи и Уитемен хотели, чтобы американцы продолжали чувствовать себя исключительными, но при этом и тот, и другой хотели отбросить всякое упоминание о божественной милости или гневе.

В дальнейшем выясняется, что под отвергаемым «божественным» понимается отнюдь не только (и даже не столько) христианский Бог, сколько вообще любая, какая бы то ни было, инстанция, за которой признавалось бы право судить американцев за их поступки. Демократия состоит в непризнании никакого «высшего суда» над Америкой и американцами.

Америка — «первое национальное государство, не угождающее никому, кроме себя, даже Богу».

Бог тут понимается, конечно, как символ любого авторитета. Америка отвергает любые попытки судить ее «отвлеченными идеями» (наподобие, скажем, идеи «морального долга», перед которой готовы склониться немцы, или «совести», так хорошо поимевшей русских). Америка не знает и знать не желает никаких «хорошо» и «плохо», «честно» и «нечестно», «свято» и «кощунственно», «благородно» и «подло», «согласно с совестью» и «несогласно с совестью».

Единственным побуждением для каких бы то ни было поступков американцев являются их желания, а единственным ограничителем — несогласованность этих желаний.

Моральная проблема Америки — единственная, но очень важная — состоит в том, что разные американцы хотят разного. Разрешение этой — единственной, повторяю, других нет — американской моральной проблемы и возлагается на демократические институты. Надо все время иметь в виду, что целью демократических процедур является отнюдь не выяснение того, кто из американцев (или сообществ американцев) «прав» (поскольку не существует никакой инстанции, которая вправе указывать американцу, прав он или не прав), а в нахождении способов удовлетворить возможно большее количество разнообразных желаний разных американцев. При этом, разумеется, никакой классификации американских желаний (с моральной, эстетической, какой угодно другой точки зрения) не производится, более того — такая постановка вопроса недемократична (то есть является антиамериканской).

Никто не смеет спрашивать у Америки отчета в ее действиях и планах. Америка творит сама из себя, что хочет, как счастливый ребёнок с неограниченными возможностями — в этом-то и состоит суть Демократии.

Ту энергию, которые общества прошлого тратили на выяснение желаний Бога, американцы будут расходовать на выяснение желаний друг друга. Они будут любопытны к другим американцам, а не к тому, что утверждает над Америкой авторитет.

Итак, Америка является Своим собственным Богом.

Об этом прямо и недвусмысленно и говорит великий американский мыслитель:

Мы сами занимаем место бога: суть наша в существовании, а наше существование в будущем. Другие нации мыслили себя гимном во славу Бога. Мы переопределяем Бога как будущее наших самостей.

Казалось бы, ничего особенно оригинального в подобной претензии нет. Самопоклонничество в разных его формах — весьма старое явление с почтенной историей. Из наиболее известных примеров можно привести классический иудаизм как форму этнопоклонничества, или, скажем, гегелевскую философию как форму поклонения государству определенного типа. Кстати, тень Гегеля возникает здесь не случайно: сова Миневры оставила свою каплю и на плече статуи Свободы. Гегель сочувственно писал об Америке как о «стране будущего»; Уитмен, большой поклонник Гегеля[5], писал, что труды прусского соловья было бы недурно сплести в один том и издать под названием «Размышления о предназначении Северной Америки и демократии в ней»[6]. Однако, все эти старые идолы — «народ», «государство» (и уж тем более «религия» или «культура») — неполны, половинчаты, несовершенны, еще не полностью порывают со старой метафизикой. Они слишком легко отделяются от своих поклонников, становясь уже не формами самоугождения, а внешними, абстрактными «регулятивными идеями», которым люди начинают служить, вместо того, чтобы служить себе и только себе.

И только в Америке самопоклонение достигает логического завершения, стяжает венец венцов: предметом культа оказывается ни «государство», ни «культура», даже ни «народ» (представьте себе, даже ни «народ»!), а сама претензия на самопоклонение.

Основой самопревознесения Америки являются не её добродетели, и даже не её победы (хотя и того и другого у неё в достатке), а тот факт, что она решилась на такое самопревознесение. Восхищаться Америкой следует потому, что она осмелилась на такое откровенное самолюбование и самопочитание; Америка имеет право на всё, потому что она свободно отвергла все ограничения, вольно и отважно присвоила себе все мыслимые и немыслимые права; это и есть Образцовая Демократия, то есть страна,

ничего не принимающая в качестве авторитета, кроме свободного консенсуса между таким широким разнообразием граждан, которого только можно достичь.

Разумеется, никакие химеры «совести», «исторической памяти» и прочего, не должны вставать на пути этого культа. И не встанет, уж будьте покойны.

Рорти пишет с бесконечной любовью обо всех, абсолютно всех деяниях американцев. В том числе и о таких, которые в других, неамериканских, неполноценных культурах могли бы стать предметом национального самоедства. Это, впрочем, понятно: лузерки комплексуют по поводу своих маленьких смешных грешков. Смешные, жалкие уродцы! Не то Америка, которая если уж грешит, то с размахом, вкусно, с удовольствием, а главное — находя в любом своём грехе лишний повод полюбоваться собой.

Гордость американцев… совместима с памятью о расширении наших границ путем истребления племен, что мы не сдержали слова, данного в договоре Гваделуп Идальго, и что только наша задиристость мачо[7] повинна в смерти миллионов вьетнамце».