Я не стал. Я отводил взгляд, упрямо и отчаянно.
К этому моменту 'Тезей' уменьшался даже на тактическом дисплее. Корабль, спотыкаясь, ковылял вниз по склону гравитационного колодца, вихляя, скорее всего, намеренно, в последних маневрах, призванных подтащить бомбовую нагрузку как можно ближе к мишени. 'Роршах' поднимался ему навстречу, раскрывая скрюченные шипастые щупальца, потягиваясь, будто готовился заключить противника в объятья. Но внимание приковывали не соперники, а фон: лик Большого Бена бурлил в кормовых камерах, наполняя окно кипящими вихрями. Поверх изображения ложились тугие магнитные линии. 'Роршах' перетягивал магнитосферу планеты на себя, точно пестрый широкий плащ, свивая ее в тугой узел, который разрастался, наливался светом, бугрился…
'Похоже на торсионную вспышку на карлике L-класса, — сказал Сарасти сразу после нашего пробуждения, — но чтобы дать подобный эффект, объект должен быть большим, очень заметным, а небо в этом направлении чистое. В результате международный астрономический союз отправляет сигнал в артефакты статистики'.
В каком-то смысле, это даже правда. Возможно, то был эффект столкновения или краткий, яростный вскрик некоего огромного реактора, перезапустившегося после миллионнолетней спячки. Вроде нынешнего: солнечная вспышка без Солнца. Магнитная пушка в десять тысяч раз сильнее, чем позволяла создать природа.
Обе стороны взялись за оружие. Не знаю, кто выстрелил первым, да и какая разница: сколько тонн антивещества нужно, чтобы перебороть силу, способную выжать мощность Солнца из газового шара немногим больше Юпитера? Или 'Роршах' тоже примирился с поражением, и обе стороны нанесли друг по другу самоубийственный удар?
Не знаю. Большой Бен заслонил их за пару минут до взрыва. Поэтому, вероятно, я до сих пор жив. Он встал между мною и опаляющим светом, точно монетка, закрывшая Солнце.
'Тезей' не прерывал связь до последней микросекунды. Каждый миг рукопашной, каждый последний отсчет, каждый вздох. Все шаги и все ходы. В моем распоряжении телеметрия. Я могу разложить ее на любое число графов, дискретных или непрерывных. Я могу преобразовывать их, ротировать, сжимать и переводить на языки, доступные любому союзнику. Возможно, Сарасти был прав; возможно, эта информация жизненно важна.
Но я по-прежнему не вижу в ней смысла.
Харибда
Прежде виды вымирали.
Сейчас они уходят в отпуск.
— Бедняга, — сказала Челси, когда мы расходились. — Иной раз мне кажется, тебе никогда не бывает одиноко.
Тогда я изумился: отчего ее голос звучит так грустно? Теперь я жалею, что она ошиблась.
Знаю, мой рассказ не был безупречен. Мне пришлось распотрошить фабулу, нанизав её ошмётки на нить растянутой на десятилетия смерти. Видите ли, сейчас я живу лишь один час из каждых десяти тысяч. К сожалению, приходится. Если бы только я мог проспать всю дорогу домой, избежать пытки недолгих редких пробуждений.
Если бы я только постоянно не умирал во сне, если бы попытался. Но живые тела искрятся осадком накопленных за годы жизни радиоизотопов, сверкающих осколков, что ломают на молекулярном уровне клеточные механизмы. Обыкновенно в этом нет беды. Живые клетки восполняют ущерб быстрей, чем тот причиняется. Но мои, немертвые, позволяют ошибкам накапливаться со временем, а дорога назад длится куда дольше, чем путь вовне: я лежу в гробу и разлагаюсь. Поэтому бортовые системы время от времени заводят меня с полпинка и дают плоти возможность подлатать себя.
Временами они говорят со мной, зачитывают системные показатели, сообщают о любой весточке из дома. Но в основном оставляют меня наедине с раздумьями и машиной, тикающей на месте моего левого полушария. Так что я разговариваю сам с собой; живое полушарие пересказывает синтетическому анекдоты и мнения: краткие, яркие мгновения осознания — и долгие годы мертвенного забытья между ними. Может, эта затея с самого начала была бессмысленной, может, слушателей не будет…
Неважно. Это мое ремесло.
Так что держите: вот вам мемуар, диктуемый машине плотью. История, которую я за неимением заинтересованных слушателей рассказываю себе.
Так может любой, у кого есть хоть пол головы.
Сегодня получил письмо от папы. Как он выразился, 'до востребования'. Думаю, это была шутка, из уважения к моему неведомому адресу. Он просто швырнул сообщение в эфир на все четыре стороны и понадеялся, что сигнал достигнет меня, где бы я ни был.
Прошло почти четырнадцать лет. Теряешь счет таким вещам.
Хелен мертва. Небеса… очевидно, сломались. Или их уничтожили. Возможно, реалисты, наконец, добились своего. Хотя сомневаюсь. Отец, похоже, считал ответственным кого-то другого. Деталей он не сообщал. Может, и не знал. Он беспокойно намекал на все нарастающие беспорядки. Наверное, мои коммюнике о 'Роршахе' просочились наружу; а может, публика пришла к очевидному заключению, когда от нас перестали поступать открытки. Они не знают, чем кончилась наша история. Должно быть, сходят с ума от незавершенности.
Но меня охватывает ощущение, что это не все, что отец о чем-то не осмелился упомянуть вслух. Может, это лишь мои фантазии. Мне показалось, его тревожила даже новость о новом росте рождаемости, а ведь после целого поколения упадка она должна была стать причиной для празднества. Если бы моя 'китайская комната' была в рабочем состоянии, я бы понял, я бы разобрал каждую фразу до запятых. Но Сарасти разбил мои инструменты, оставил их едва пригодными для работы. Теперь я слеп, как любой нормал. Мне остаются лишь неуверенность, подозрение и нарастающий ужас, что, даже лишившись лучшей части своих трюков, я прочел его сообщение правильно.
Думаю, он предупреждал меня — не возвращайся.
Еще отец сказал, что любит меня. Что тоскует по Хелен, что она жалела о чем-то, совершенном еще до моего рождения, о каком-то упущении или слабости, вызвавшей нарушения развития. Он пустословил. Не знаю, к чему. Какую же власть забрал себе отец, чтобы затребовать такую передачу и потратить большую ее часть на эмоции.
Господи, как же я дорожу ею. Дорожу каждым словом.
Я падаю по бесконечной напрасной параболе, по инерции, под своей тяжестью. 'Харибда' не смогла найти поток антивещества; 'Икар' то ли потерял ориентацию, то ли его вообще отключили. Наверное, можно было послать сигнал и спросить, но я не тороплюсь. Мне еще долго лететь. Пройдут годы, прежде чем я оставлю позади хотя бы кометы.
Кроме того, я не уверен, что хочу сообщать кому-то о своем местоположении.
'Харибда' не суетится над маневрами уклонения. В ниx не было смысла, даже если бы у меня осталось лишнее горючее, даже если бы враг находился где-то рядом. Можно подумать, он не знает, где находится Земля.
Но я почти уверен, что болтуны взлетели на воздух вместе с моими сородичами. Искренне признаю — они хорошо сыграли. А может, им просто повезло. Случайный разряд подталкивает пехотинца Бейтс открыть огонь по безоружному болтуну; несколько недель спустя Колобок и Растрепа использует труп при бегстве.
