Но что же делать, если не хватило у предков силы родину спасти иль мужества со славой лечь в могилы, иную жизнь в легендах обрести? Кто виноват, что не ушли в подполье в печальном приснопамятном году, что, зубы стиснув, не перемололи, как наша Русь, железную орду? Кто виноват, что в грустных униженьях как тяжкий сон тянулись времена, что на изобретеньях и прозреньях тень первородной слабости видна? И нас без вас, и вас без нас убудет, но, отвергая всех сомнений рать, я так скажу: что быть должно — да будет, вам есть где жить, а нам — где умирать… Оно было написано в начале 70-х годов в поезде 'Иркутск— Москва', когда я возвращался с охоты из иркутских северов, из милого Ербогачёна, но впервые напечатано в книге 'Солнечные ночи' в 1980 году.
…По возвращении из Сибири я вскоре попал на день рождения поэта Вадима Кузнецова, где познакомился с тогдашним редактором 'Комсомольской правды' Валерием Ганичевым. Под ним тогда земля горела, его убирали из 'Комсомолки', по слухам, якобы за то, что где-то в бане во время застолья друзья подняли за него тост как за будущего генсека, а он благосклонно выслушал эти пожелания. Услышав во время нашей встречи несколько моих стихотворений, Ганичев срочно предложил мне напечатать их в 'Комсомолке', что я и сделал. Подборка, что и говорить, по тем временам получилась оглушительная, тем более что в ней тоже было стихотворение, нарушающее табу на русско-еврейский вопрос.
Для тебя территория, а для меня это родина, сукин ты сын, да исторгнет тебя, как с похмелья, земля с тяжким стоном берез и осин… Я с тобою делил и надежду, и хлеб, и плохую и добрую весть, но последние главы из Книги Судеб ты не дал мне до срока прочесть. Что ж, я сам прозреваю, не требуя долг, оставайся с отравой в крови. В языке и в народе известно, что волк смотрит в лес, как его ни корми. Впрочем, волк — это серый и сказочный зверь, защищающий волю свою. Все давно мне понятно, но даже теперь много чести тебе воздаю. Гнев за гнев, коль не можешь любовь за любовь. Так скитайся, как вечная тень, ненадолго насытивший ветхую кровь исчезающий оборотень. Стихотворение 'Разговор с покинувшим Родину' вызвало обильную почту, среди которой попадались весьма интересные письма от весьма проницательных читателей, умевших разглядывать и читать сквозь лупу не то что каждую строчку, но каждое слово, выходившее из-под моего пера.
'Уважаемые товарищи!
В рубрике 'Поэтические встречи ' в номере от 12 октября с. г. 'Комсомольская правда ' опубликовала подборку стихов Станислава Куняева. Меня крайне удивило (и огорчило) стихотворение 'Разговор с покинувшим Родину'.
Стихотворение на такую острую и сложную тему опубликовано в молодежной газете (сама я, увы, уже комсомолка 40-х годов, но газету читает молодежь в нашей семье, а я люблю стихи), а начинается оно площадной руганью и весьма непоэтическими сравнениями. Ведь если автор делил с адресатом стихотворения 'и надежду, и хлеб, и плохую и добрую весть', то, вероятно, знал и мать своего бывшего друга. Зачем оке оскорблять женщину, называя ее сукой? Стыдно! Ведь С. Куняев претендует на звание поэта. Впрочем, это становится сомнительным после чтения строк 'Да исторгнет тебя, как с похмелья, земля с тяжким стоном берез и осин'. Хотел С. Куняев уязвить своего бывшего друга, но оскорбил этими строками и землю, которую тот покинул, сравнив ее с пьяницей, страдающим от похмелья. Оскорбил и не заметил. Может быть, для автора это привычный образ?
А дальше еще хуже — автор пишет: 'В языке и в народе известно, что волк смотрит в лес, как его ни корми'. Что же 'волчьего' было в бывшем друге С. Куняева? Его национальность? Это имел в виду автор, говоря 'так скитайся, как вечная тень'? Ведь 'в языке и в народе известно', что скитался 'вечный жид ' — Агасфер. Это, что ли, имел в виду взбешенный автор? Понимает ли С. Куняев, что он оскорбил сравнением всех советских людей еврейской национальности и вооружил всех антисемитов? Ежели оке этого не понял С. Куняев, то кажется странным, что ему не объяснил этого редактор, сдавший материал в набор.
Я написала письмо под свежим впечатлением, около месяца тому назад, не послала его сразу и раздумала было его посылать. Но вчера произошел такой эпизод. Возле дома, где живу, я, возвращаясь с работы, услышала отборный мат пьяного гражданина, прогуливавшего свою овчарку. Направлен мат был по адресу рабочих аварийной машины. Невдалеке гуляли старушки-пенсионерки. Когда я попросила его прекратить ругань, он обозвал меня, в полном соответствии с 'поэзией ' С. Куняева, 'старой сукой ' и посоветовал 'ехать в свой Израиль'.
Я решила после этого все-таки послать это письмо и спросить у С. Куняева, хорошо ли он подумал, прежде чем разрешил печатать свой 'Разговор'.
