Люди начали смеяться, улюлюкать, кидать обидные реплики. Один камень угодил в нос. Потекла кровь. Она попыталась вытереть здоровой рукой, но только больше размазала. Следующий камень угодил в висок. Перед отключкой она успела рассмотреть, кто так прицельно бил из толпы. Это оказалась банда Моро. Сам Жак стоял чуть в стороне с потерянным видом. Урод!
Очнулась от того, что на нее вылили ведро воды.
— Эй, ведьма, вставай, хватит валяться! — сказал старый толстый стражник. Он тоже вчера приходил к ней в камеру.
— Я не…
Ее подхватили под руки два дюжих стража и поволокли к столбу, поскольку сама она идти не могла. Кровь все также текла из носа, лицо заплыло от синяков — результат снайперства банды малолетних недоносков.
Из рук в руки ее взяли у стражей двое палачей в повязках, закрывающих лица. Подтащили к столбу и аккуратно, чтобы не запачкаться, но крепко привязали.
Из толпы плевали. Оскорбляли. Вновь полетели камни.
ЗА ЧТО, ГОСПОДИ?!!!
ПОЧЕМУ ОНИ НЕНАВИДЯТ МЕНЯ? Я ЖЕ ИМ НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛА?!!!
Но ответа не было. Небеса молчали.
Слезы ручьем текли из глаз, перемешиваясь с кровью. Отчаяние лихорадкой накатывало на сознание. Нет! Так не должно быть! Она же видела лица окружающих! Там были знакомые, уважаемые люди, дядины друзья! Они не раз сидели у них, по-дружески выпивали с дядей… Или отцом, какая теперь разница! А теперь плюют в нее, смеются, отпускают шуточки!
Радуются!!!
Что сегодня сгорает эта чертова ведьма, а не их родные и близкие…
Вперед выступил глашатай в синем камзоле и белоснежном парике, и с важным видом начал зачитывать приговор. 'Ведьма', 'колдовство', 'греховная связь с сатаной', 'чернокнижница'. И еще много надоевших за последние дни слов сыпались из его речи. Саму речь Эльвира не слушала. Она смотрела на людей и пыталась найти хоть одного сочувствующего. Никого. Нет, вон там, вдалеке, сердобольный Анри. Стоит, белее мела. По лицу его текут коварные слезы, которые он безуспешно пытается скрыть. У нее отлегло от сердца: хоть одна родная душа в этом океане ненависти.
И тут Эльвира наконец поняла, как ненавидит их всех. С каким бы удовольствием уничтожила, всех и каждого на этой площади! Ну, кроме Анри. Еще раз огляделась по сторонам, но нашла, что искала — глаза лысого маньяка-извращенца. Тот стоял и довольно скалился. Нет, она не будет плакать! Пусть и не мечтает!
Ее глаза полыхнули стальным блеском. Девочка гордо вскинула голову.
— …и приговаривается к смерти, путем сожжения на костре. И да пребудет с нами Бог.
Глашатай свернул пергамент. Палач поднес факел к сушняку под ее ногами. Толпа заревела.
Все внутри похолодело от ужаса. Но нет! Она не покажет слабость! Она не закричит! НедааААЖДЕТЕЕЕСЬ!
— Аааааа! — огласил площадь крик маленькой испуганной девочки.
Дрова разгорались. Жар поднимался все выше и выше. Опалил волосы, ресницы, кожу. Кожа стала вздуваться, трескаться. Когда там, в подземельях, она думала, что вытерпела все, это оказалось ложью и самообманом. ТАКОЙ боли еще не было! Кожа начала лопаться. Шикарные густые волосы воспламенились, будто фитилек свечки, и стали неумолимо обугливаться. Едкий дым душил, не давая вздохнуть. Она поняла, что умирает. Страшной и мучительной смертью.
А ЭТИ остаются жить! И их никто никогда не накажет!
А Бог, там, у себя, на Небесах, равнодушно взирает на все, ему нет дела до зла, творящемуся в мире!
Нет дела до нее, так искренне верившей в Него, несмотря на гибель всех близких, все лишения, все горе, что пережила.
Потому что ему ВСЕ РАВНО!!!
— Согласна! Я согласна! — беззвучно прошептали губы.
' Умница, девочка. Хозяин знал, что ты согласишься.
Время вокруг словно остановилось. Нет, огонь горел, толпа вокруг визжала в экстазе, лысый инквизитор упивался ее страданиями, но вновь вернулись чувства. Ушла боль.
' Это не надолго. Только пока мы разговариваем. Потом все вернется.
' Кто ты? Где Дьявол?
' Называй его просто Хозяин. Мы все его зовем так. Я твой демон. Пока еще. Скоро ты станешь одной из нас. Добро пожаловать на борт, сестренка! Мы все тебе очень рады!
А теперь слушай, что надо делать…
…Никто из собравшихся на площади не мог сказать точно, в какой именно момент над костром высоко в небе сгустились плотные ядовито-черные тучи. И никто не увидел странную звезду, не падающую на землю, как все звезды, а взлетающую высоко в небо…
…Улетающего ангела…
Но зато все, вся площадь услышала дикий, нечеловеческий предсмертный крик
— ПРОКЛИНАЮ!!!…
Мы лежали с Консуэлой на холодном полу грязного коридора, обнявшись. Меня колотило, знобило и лихорадило. Изо рта стекала струйка пены. Ангел заботливо, как мамочка, вытерала меня и снова прижимала к себе. Когда я к ней прикасался, становилось легче, боль уходила, всасываясь из моего тела в ее. Вместе с ненавистью и отчаянием.
— Почему так? Консуэл? — мне хотелось выть. Я был на грани.
— Люди жестоки. Потерпи, это было полное слияние. Я тебя еле вытащила.
Да, теперь я понял, что это такое, полное слияние. Я был Эльвирой, маленькой испуганной девочкой в застенках кафедрального собора города-героя Страсбурга. Это меня били, пытали, жгли, насиловали, дробили кости. Это моя кожа вздувалась пузырями от жара, мои волосы вспыхивали, словно вата. Это я погиб там, на костре, посреди площади средневекового города, под хохот и радостные крики толпы.
Это было чересчур.
Я прижался к ангелу всем телом и забился в конвульсиях.
— Если уйдешь в Тень, я смогу больше. Здесь я слабее.
— Я не могу… Прости… Потом… — и снова затрясся.
Сколько прошло времени — не знаю. Наверное, час, может больше. Я сидел на старом матрасе, как и был, голый, прислонившись к стене. Голова Консуэлы покоилась у меня на коленях. Боль утихла, ненависть и злость отошли. Внутри осталась лишь пустота, полная и гнетущая.
— Теперь ты понимаешь ее? Она не виновата, что такая. — Консуэла подняла ко мне свои ясные антрацитовые глаза. Я нежно гладил ее черные волосы. Даже здесь, в реальном мире, они все равно были прекрасны.
— А ничего, что мы с тобой так?
Ангел улыбнулась, как улыбаются маленьким детям.
— Знаешь, за полтора века я успела отвыкнуть от земной морали. Там это не важно. Это люди придумали все нормы поведения.
— Да, но люди — не ангелы! Без этих норм они не смогут, сорвутся. Дел нехороших натворят.
Ангел пожала плечами и приобняла меня рукой.
— Может быть. Может быть…
— А если я сделаю вот так, ты ничего мне не скажешь? Тебе будет все равно?
Из-за шока тормоза снесло окончательно. Я дотронулся до ее груди и стал нежно гладить.
— Или приятно? Или неприятно?
А она и вправду ничего! Твердая и упругая. И мягкая. Консуэла вновь улыбнулась той самой улыбкой воспитательницы.
