В качестве примера он берет стену.
Авг. — Можешь ли ты показать мне ее пальцем? Таким образом, я увидел бы саму вещь, знаком которой является это слово из двух слогов. А ты показал бы ее не прибегая при этом к речи.
Далее следует размышление о языке жестов. Августин спрашивает у своего ученика, хорошо ли он исследовал то, как глухие общаются с им подобными при помощи жестов. И он показывает, что в этом языке представлены не только видимые вещи, но также звуки, вкус и т. д.
О. Маннони: — Это напоминает мне игру, в которую мы играли в Гитранкуре в воскресенье. Да и в театре актеры разыгрывают порою пьесы и достигают понимания без слов, при помощи танца-
Лакан: — Упомянутая вами игра, в самом деле, очень показательна. В этой игре участники делятся на две группы и одна группа должна как можно скорее дать угадать другой группе слово, втайне задуманное водящим. Тут демонстрируется как раз то, о чем упоминает святой Августин в данном отрывке. Ведь сказанное здесь является не столько диалектикой жеста, сколько диалектикой указания. То, что он в качестве примера берет стену, вовсе нас не удивит, поскольку именно со стеной языка, скорее, нежели со стеной реальной, придется ему столкнуться. Таким образом он замечает, что не только вещи могут быть обозначены, но также качества. Если всякое указание является знаком, то знак этот двусмысленен. Ведь если вам указывают пальцем на стену, как узнать, что это стена, а не ее качество, например быть шероховатой или зеленой, серой и т. д.? Точно так же, в той игре кто-то должен был показать слово плющ и пошел за плющом. Ему сказали: 'Вы жульничаете'. Но это не так. Этот человек принес три листа плюща, что могло означать зеленый цвет или Святую Троицу и массу других вещей.
О. Маннони: — У меня есть замечание. Допустим, я хочу сказать слово 'стул'. Но если вдруг это слово вылетело у меня из головы и я потрясаю стулом, чтобы закончить мое предложение, на самом деле я использую не вещь, а слово. Невозможно говорить посредством вещи, всегда говорят словами.
Лакан: — Ваш пример прекрасно иллюстрирует то, как проводится в анализе интерпретация — мы всегда интерпретируем сиюминутные реакции пациента такими, какими они используются в дискурсе, подобно вашему стулу, который становится словом. Когда Фрейд интерпретирует движения, жесты и как будто эмоции, речь идет именно об этом.
П. О; Бернарт: — Ничего не может быть показано без знака. Однако Адеодат попытается доказать, что такие вещи есть. Августин задает следующий вопрос.
Авг. — Если я спрошу тебя: что такое 'ходить'? — а ты встанешь и совершишь это действие: не воспользуешься ли ты, чтобы научить меня, самой вещью, а не словами или каким-нибудь другим знаком? Ад. — Да, сознаюсь, это так, и мне стыдно, что я не увидел столь очевидную вещь.
Авг. — А если я спрошу тебя, когда ты будешь идти: что такое 'ходить'? — Как бы тыменя научил? Ар, — Я совершил бы то же самое действие немного быстрее, чтобы вслед за твоим вопросом привлечь твое внимание чем-то новым, но все же не делать ничего другого, чем то, что должно быть показано.
Однако это 'торопиться', что не то же самое, что 'ходить'. Тогда можно будет подумать, что 'ambulare' это 'festinare'.
Только что благодаря 'nihil' мы коснулись негативности, теперь этот пример позволяет нам заметить, что такое слово, как 'festinare' может быть применено ко всякого рода другим действиям. А точнее, мы видим, что если показать какое-то действие в его собственном времени, у субъекта не будет никаких оснований, если он не располагает словами, концептуализировать само действие, поскольку он может подумать, что речь идет о данном действии только в данном времени. Мы сталкиваемся тут со знакомой истиной: 'время — это понятие'. И только если время действия взято само по себе, отдельно от частности действия, то действие может быть концепту авизировано как таковое, то есть сохранено в имени. Мы подошли, таким образом, к диалектике имени.
Итак, Адеодат признает, что мы не можем показать вещь без знака, когда выполняем эту вещь в момент постановки вопроса. Однако если вопрос касается действия, которое мы можем совершить, но в момент постановки вопроса не совершаем, то в таком случае мы можем ответить самой вещью, начав совершать это действие. Следовательно, мы можем показать действие и без знаков, при условии, что не совершаем это действие вмсмент постановки вопроса, Лакан: — Адеодат делает исключение лишь для одного действия — говорения. Другой спрашивает меня: 'Что такое говорить? — Что бы я ни сказал ему, с целью научить его, говорит ребенок, мне придется говорить. Исходя из этого, я буду продолжать мои объяснения до тех пор, пока не разъясню ему то, что он хочет, причем я не буду удаляться от вещи, которую он хочет, чтобы я показал, и искать знаки вне той самой вещи.' Это единственное действие, которое действительно может продемонстрировать себя, поскольку это действие по сути демонстрируется знаками. Одно лишь значение может быть в нашем призыве обнаружено, поскольку значение всегда отсылает к значению.
П. О. Бернарт: — Затем Августин возвращается ко всем рассмотренным вопросам для более глубокого исследования. Обратимся к первому пункту: знаки можно показать только при помощи других знаков.
Авг. — Только ли слова являются знаками? Ад, — Нет.
Авг. — Итак, я думаю, что говоря, мы обозначаем при помощи слов либо сами слова, либо другие знаки.
И Августин показывает, что при помощи речи можно означать и обозначать помимо слов и другие знаки, как, например, жесты, буквы и т. д.
Лакан: — Примеры двух знаков, которые не являются verbagestus и littera. Здесь святой Августин проявляет себя более здравомыслящим, чем наши современники, которые порой приходят к мысли, что жест не относится к порядку символического, но расположен, например, на уровне реакции животного. Жест противоречил бы тогда нашему тезису, что анализ целиком происходит в речи. 'Л как же жесты пациента?' — возражают такие исследователи. Человеческий жест относится к языку, а не к двигательным проявлениям. Это очевидно.
П. О. Бернарт: — Я продолжу чтение. Авг. — Какому чувству адресованы те знаки, которые являются словами? Ад. — Слуху. Авг. — А жест? Ад. — Зрению.
Авг. — А когдамы имеем дело с написанными словами? Это что — уже не слова, или их скорее нужно понимать как знаки слов? Тогда слово было бы тем, что произнесено как голосовой звук, связанный со значением, которое не может быть воспринято никаким другим чувством, кроме слуха.
Следовательно, написанное слово отсылает нас к слову, адресованному человеческому уху, а то, в свою очередь, апеллирует к разуму. Сказав это, Августин обращается к точному verbum, т. е. к nomen, имени.
Авг. — При помощи того типа verbum, которым является nomen, мы, конечно, обозначаем какую-то вещь: так можем мы обозначить Romulus, Roma, fluvius, virtus, бесконечное множество вещей — но это лишь промежуточноезвено. И существует огромная разница между такимименем и объектом, которое оно обозначает. В чем эторазличие?
Ад. — Имена являются знаками, а объекты — нет.
Итак, на горизонте, на самой границе, мы видим все те же объекты, которые не являются знаками. И здесь впервые появляется термин significabilia. Знаменуемыми (significables) мы будем называть объекты, которые могут быть обозначены знаком, но сами знаком появляются.
Лакан: — Теперь мы уже можем продвигаться немного быстрее. Последние вопросы касаются знаков, которые сами себя обозначают. Речь идет о том, чтобы углубить смысл понятия вербального знака 'потеп' и 'verbum' — мы перевели 'verbum' как 'слово' (mot), тогда как брат Тоннар перевел его где-то как 'речь' (parole).
В этой связи я хотел бы заметить, что очень возможно, что изолированный в языке феномен ничего не обозначает. Узнать его значение можно лишь посредством языковой практики и употребления слова, т. е. через его интеграцию в систему значения. Verbum употребляется как таковой, и отсюда разворачивается доказательство, касающееся того, всякое ли слово можно рассматривать как потеп. Тут возникает вопрос. Даже в тех языках, где глагол крайне редко употребляется в качестве существительного, как, например, во французском, где мы обычно не употребляем глагол с артиклем существительного — Ielaisser, Iefaire, lesetrouver, — различие имени и глагола гораздо более шатко, чем вы могли бы думать. В чем заключается мысль Августина, когда он хочет отождествить 'потен' и 'verbum'7 И какую ценность могли бы вы придать 'потеп'-у в языке нашего семинара?
Это именно то, что мы с вами называем символом. 'Nomen' это совокупность означающего-
