аналитику.
Вот почему следует перенос и acting-out анализировать, то есть обнаруживать в акте его речевой смысл. Когда субъекту важно добиться признания, акт становится речью.
На этом мы сегодня остановимся.
16 июня 1954 года.
XX. De locutionis significatione
Очень интересное сообщение доктора Гранова, точно ложащееся в колею, намеченную продвижением нашего семинара, подготовило прекрасную почву для его продолжения и позволило мне подвести вас к тому, что до сих пор в целой серии вопросов, поставленных мной перед вами, оставалось недосказанным.
А именно, что единственно в плоскости символического может быть понята функция переноса. Вокруг этого центрального момента упорядочиваются все проявления, в которых мы можем наблюдать перенос, в том числе его преломление в области воображаемого.
Чтобы доказать это, я счел наилучшим обратить ваше внимание на первое определение переноса, данное Фрейдом.
По сути перенос заключается в возобладании в явном дискурсе дискурса скрытого, относящегося к бессознательному. Такой Дискурс завладевает теми пустыми, свободными элементами, которыми являются Tagesreste, и всем тем, что в порядке предсознательного готово оказаться в распоряжении основополагающей потребности субъекта в признании. В этой пустоте, этом зазоре, при помощи того, что становится подобным образом материалом, находит свое выражение тайный, глубинный дискурс. Мы можем наблюдать его в сновидении, но так же в оговорках и всей психопатологии обыденной жизни.
Вот исходя из чего слушаем мы того, кто с нами говорит. И достаточно вспомнить наше определение дискурса бессознательного в качестве дискурса другого, чтобы понять, каким образом удается ему достичь подлинного соединения с интерсубъективностью в той полной реализации речи, которой является диалог.
Основным феноменом аналитического открытия как раз и является это отношение одного дискурса к другому, используемого им в качестве опоры. Мы обнаруживаем тут проявлениеосновного принципа семантики, состоящего в том, что каждая семантема отсылает нас к совокупности семантической системы, ко всему многообразию ее употреблений. Точно так же, во всем, что собственно относится к языку, языку человеческому, то есть используемому в речи, никогда не бывает однозначности символа. Всякая семантема имеет множество смыслов.
Отсюда вытекает та совершенно очевидная в нашем опыте и прекрасно известная лингвистам истина, что всякое значение всегда отсылает нас лишь к другому значению. С таким положением вещей, предопределившим все дальнейшее развитие их науки, лингвисты уже успели свыкнуться.
Не следует думать, будто здесь не осталось никакой двусмысленности и что Фердинанда де Соссюра, ясно увидевшего этот принцип, определения эти с самого начала совершенно устраивали.
Означающее — это слышимый материал, но тем не менее не звук. Все, что относится к порядку фонетики, не входит в состав лингвистики как таковой. Речь в ней идет о фонеме, то есть о звуке в его противопоставленности другому звуку внутри совокупности противопоставлений.
Когда говорят об означаемом, часто думают о вещи, тогда как речь идет о значении. Тем не менее, каждый раз как мы говорим, мы говорим определенные вещи — означиваемое (signifiable), через означаемое (signifie). Тут есть обманка, ведь очевидно, что язык не создан для того, чтобы обозначать вещи. Однако такая обманка имеет в человеческом языке структурное значение и в некотором смысле именно на ней основана всякая верификация истины.
Вовремя моей недавней беседы с г-ном Бенвенистом, человеком, который представляет собой крупнейшую фигуру Франции в этой области и который с полным правом может быть назван лингвистом, мне было замечено, что вещь никогда не была очевидностью. Быть может, вы будете этим удивлены, поскольку вы не являетесь лингвистами.
Давайте будем отталкиваться от понятия, что значение термина должно быть определено всей совокупностью его возможных употреблений. То же самое можно сказать и о группе терминов, и, по правде сказать, не будет никакой теории языкаесли не принимать в расчет употребления групп терминов, то есть речевых оборотов, а также синтаксических форм. Однако есть этому и граница, а именно — не может быть употреблений у предложения. Существует, таким образом, две зоны значения.
Это замечание крайне важно для нас, поскольку такие две зоны значения могут быть чем-то, на что мы опираемся: поскольку это один из способов определить различие речи и языка.
Выдающийся исследователь, Бенвенист, сделал это открытие недавно. Это открытие не опубликовано и было сообщено мне в качестве основной проблемы, занимающей исследователя в настоящее время. В нашей области оно способно навести на самые интересные размышления.
И в самом деле, отец Бернарт сказал мне: 'Все, что вы только что сказали по поводу значения, разве не проиллюстрировано в 'Disputatiodelocutionissignificatione', первой части книги 'Demagistro'?' — 'Золотые слова1.' — ответил ему я. Этот текст оставил некоторый след в моей памяти, и сказанное мной в прошлый раз, безусловно, несет на себе его отпечаток. Не следует пренебрегать тем фактом, что сказанные мной слова получают подобный отклик, я бы даже сказал commemoratio, согласно выражению святого Августина, что в латинском эквивалентно припоминанию.
Припоминание преподобного отца Бернарта столь же ценно для нас, как и статьи, представленные нам Грановым. И довольно поучительно заметить себе, что лингвистам, если собрать под этим именем большую семью исследователей, работавших на протяжении длительного отрезка времени, потребовалось пятнадцать веков на то, чтобы открыть заново, подобно новому восходу солнца, подобно занимающейся заре, — идеи, которые были уже изложены в тексте святого Августина, одном из интереснейших текстов в мире. И я позволил себе удовольствие по такому случаю этот текст перечитать.
Все, что я только что говорил вам об означающем и означаемом, есть уже в этом тексте и изложено в нем с потрясающей ясностью, настолько потрясающей, что, боюсь, духовные толкователи, занимавшиеся его интерпретацией, не всегда видели всю его тонкость. Они находили, что глубокомысленный отец церкви занялся здесь какими-то пустяками. Но этим пустякам посвящены и самые передовые современные иследования языка.
П.О. Бернарт: — У меня было всего лишь шесть-семь часов на то, чтобы поработать немного с этим текстам, и я могу сделатьлишъ небольшое вступление, Лакан: — Каков ваш перевод 'Delocutionissignificatione'? П.О. Бернарт: — 'О значении речи'. Лакан: — Бесспорно. 'Locutio' — это речь. П. О. Бернарт: — 'Oratio' — это дискурс.
Лакан: — Мы могли бы сказать — 'Обозначающей функции речи', поскольку в более позднем тексте 'significatio' получит именно такой смысл. Речь употребляется здесь в широком смысле, это язык, задействованный как способ выражения, или красноречия. Это речь, взятая в целом, не полная и не пустая. Полная речь — как это будет звучать по латыни?
П.О Бернарт: — Существует такое выражение — 'sententiaplena'. Полное высказывание — это такое высказывание, где есть не только глагол, но и подлежащее, имя.
Лакан: — Это полное предложение, а не речь. Святой Августин пытается показать здесь, что все слова являются именами. Он приводит много аргументов. Он объясняет, что всякое слово может быть использовано в качестве имени в предложении. 'Если' является подчинительным союзом. Однако в предложении 'Никакое если мне не нравится' это слово используется в качестве имени. Святой Августин рассуждает со всей строгостью и аналитичностью мышления современного лингвиста и он показывает, что единственно использование в предложении определяет то, какой частью речи является слово. Придумали ли вы, как можно перевести на латинский 'полную речь'?
П.О. Бернарт: — Нет. Быть может, мы встретим это выражение по ходу текста. Если вы позволите, я скажу несколько слов о диалоге 'DeMagistro'. Он был сочинен Августином в году, несколькими годами позже его возвращения в Африку. Он получил название 'О наставнике' и происходит между двумя
