Чаще всего я находилась в обществе графа, поскольку ему, по его словам, никогда не наскучит моя компания, что, принимая во внимание его равнодушное отношение к другим, кроме Дамьяна, было весьма примечательным.
Иногда у меня создавалось впечатление, что леди Редлифф относится ко мне с симпатией.
— Это так. Ты дочь Эдварда и она приняла тебя с самого начала, — сказал дед, когда я поделилась с ним своими ощущениями. — Просто старая змеюка лишиться сна, если хоть на миг спрячет свои ядовитые жала. Наплюй на нее, пусть себе изводиться. Она будет доставать всех даже на краю могилы. Такая уж она уродилась — стервятница.
Однако это впечатление рассеивалось, когда я понимала, что в очередной раз ее симпатия ко мне вызвана исключительно местью Дамьяну, которому она непрерывно и неутомимо указывала 'кто здесь наследник'. А если что и устраивало ее во мне лично, так это досадные недостатки, каких было предостаточно. Они тешили ее самолюбие не меньше, чем месть жабенышу. Элеонора всячески пыталась давить на меня, попрекать и 'тыкать' моей никчемностью и все потому, что чувствовала во мне отсутствие благоговения к ней, и это задевало ее.
…День выдался пасмурным и холодным. Серая полупрозрачная дымка скрывала солнце и бледный матовый свет его заливал все вокруг. Дождей не было, но от унылой погоды в эти дни, можно было впасть в меланхолию. И все же, отправляясь на прогулку в полдень, я с самого начала чувствовала радостный подъем. Как будто сердце чего-то ждало и замирало в предвкушении. Оно и, правда, ждало. Сегодня приезжал Дамьян.
Я вышла из замка, отправляясь побродить по окрестностям и, в конце концов, забралась на сторожевую башню, желая испытать себя. И хотя, поднимаясь, я ощущала, слабость в коленях, все же тот немой ужас, что испытала я, когда кто-то крался здесь за мной, почти позабылся. Да, фантазия моя поистине безгранична! Я посмеялась над собой и своими страхами.
Оказавшись наверху, я с умиротворением, словно избавившись от тягостного наваждения, вздохнула. На этот вздох в небе отозвалась пронзительным криком птица. Я задрала голову. Она парила прямо надо мной, низко, будто не осилив высь. Бурая, с пестринками на светлой груди хищная птица. Маховые перья разошлись, и ее широкие крылья стали похожи на человеческие руки с растопыренными пальцами. Будто почувствовав мой взгляд, она вновь вскрикнула, тонко и надрывно. И в этом пронзающем небо звуке мне почудилось самое настоящее одиночество.
А чуть погодя я увидела Дамьяна. Он лавировал между домиками, остроконечными заборчиками чуть выше колен и розовыми кустами, обступавшими со всех сторон, и целенаправленно двигался ко мне. Меня покоробила мысль дожидаться его здесь наверху, — вновь слышать, как раздаются на лестнице шаги, как жалобно скрепит настил; а потому я немедля спустилась вниз.
— Соскучилась, соловей? — весело спросил он.
— Полагаю, ты и сам в это не веришь!
Он улыбался, как будто был ужасно рад нашей встрече. Я почувствовала себя безрассудно счастливой, потому что поняла, он пошел искать меня, сразу же, как приехал, даже не заходил в дом. И не успела я опомниться, как мы уже шли вдоль крепостных стен.
— Почему же, верю, очень даже… Я и сам скучал по тебе, Найтингейл.
— Скучал по мне? — промямлила я.
— Кто же еще способен так усердно демонстрировать благоразумие и неустанно отвергать меня. Мне так не хватало этих качеств все эти долгие дни, что жажда их толкнула меня на столь непристойный поступок, как скучать по тебе.
Я была сбита с толку искренностью прозвучавшей в его голосе и сердечной шутливостью. Но мне хватило сил не растаять и лукаво заметить:
— Даже не знаю: благодарить ли тебя за комплимент или извиниться за то, что втянула тебя в такое искушение.
— Поступай, как всегда — или почти как всегда, — говори то, что думаешь
— Тогда я помолчу.
Дамьян хмыкнул. Но решил помолчать вместе со мной. В молчании мы вышли из замка, и я непроизвольно оглянулась в ту сторону, где у речки нависал бревенчатый мостик. Дамьян понял меня без слов, и мы направились туда.
— Не следует гулять в одиночестве, — сказал он, когда мы подходили к ивам. — Иногда можно наткнуться на не слишком приятную встречу. Особенно здесь у реки и оврагов.
— Твои дружки промышляют? — вырвалось у меня.
— Угу, и они тоже.
— Тогда мне и тебя следует опасаться.
— Непременно!
Я искоса взглянула на него, Дамьян не сдерживал улыбки.
— А я люблю одиночество. И прогулки в одиночестве. Это прекрасная возможность разобрать бардак в голове, расставить все по полочкам, хорошенько поразмышлять и…
— …подготовиться к битве!
— Да… — я кивнула, он сказал именно то, что я хотела выразить. — Да, именно так — подготовиться к битве. Не важно с кем и когда. Главное быть всегда во всеоружии.
И я вдруг поняла, что мне доставляет огромное удовольствие вот так идти рядом с ним, ощущать запах лошади и дорожной пыли, исходивший от него, и болтать ни о чем. И, никогда бы не подумала, что могу сказать такое, от него исходила какая-то спокойная искренность, словно он оставил всякое притворство и издёвки. Его глаза лучились тихой, непритворной радостью.
В тот момент мне было безразлично даже то, что Дамьян вел со мной игру, пытаясь испугать и внушить вздорные страхи. Для чего ему это? Надеется, что я струшу и сбегу из замка? Но сейчас я не думала об этом, мне было абсолютно все равно. Никогда еще я не ощущала такой легкости, такой свободы с ним. И мне совершенно не хотелось бороться со своими чувствами!
Мы шли вдоль речки по осыпавшемуся комьями глиняному берегу. И разговаривали. Обо всем. Я чувствовала себя легкомысленной, перешедшей все мыслимые границы допустимого, беспечной девчонкой. На жалкие, неуловимые попискивания, какие издавало мое здравомыслие, отброшенное куда-то далеко за пределы внимания, не отзывалась ни одна частичка моей души.
Дамьян вел по берегу, подавал руку, когда ямы или ветвистые коряги преграждали нам путь, и я без трепета и смущения, как будто делаю это тысячу раз на дню, прикасалась к нему. Один раз он внезапно замер и, приложив палец к губам, издал тихое 'тс-с-с', а затем указал на воду, где у самого берега, спрятавшись под плоским листом плавуна, чуть топырившимся острой горкой, торчала из воды мордочка выдры. Стараясь не спугнуть ее, он медленно наклонился, выискал маленький катышек глины и бросил его, аккуратненько рядом с листом. Выдра вздрогнула и тут же с всплеском нырнула в воду, показав нам на прощание лоснящийся хвост.
И, конечно же, не могло быть такого, чтобы мы не заговорили о Китчестере.
— Он будто Кносский лабиринт, — сказала я. — Стоит только ступить в темный проход, как начинаешь блуждать по множеству коридорчиков, переходов, лестниц…И повсюду прошлое…
— Оно то и убивает Китчестер!
— Мне казалось, тебе нравится, что в замке с такой тщательностью хранят дух времен.
— Вот именно, слишком тщательно, — мрачно отозвался Дамьян. — Эта тщательность уже давно стала больным наваждением. Можно хранить прошлое, но не превращать его в погибель.
— Погибель для чего? Для Китчестера?
— Скажи на милость, зачем нужны гниющие гобелены? — воскликнул он, не скрывая горечи. — Разве ты не замечала изъеденных прелью дыр, пятен плесени и…да мало еще чего на особенно древних обивках? Вечная сырость, прелость, гниль — все это сжирает и замок, и нас вместе с ним. То же самое с мебелью! Нет, не со всей, большинство еще пригодна. Но есть, например, кресла, которые давно пора сжечь! Но нет же! Вместо этого кладут горы подушек, чтобы развёдшаяся там из-за сырости живность не отравляла восхищенные обстановкой прошлых веков взоры!
— Зачем ты это сказал! Теперь я не смогу спокойно смотреть на гору подушек.
— Не беспокойся, старики еще не совсем впали в маразм. Они не используют эту мебель. Ею только
