— У меня нет других фактов. Пока нет. Но ее ненависть весомое доказательство.
— Так же как и твое желание владеть Китчестером!
— Ты неисправима, Найтингейл! — Дамьян весело расхохотался, а вот мне было не до смеха.
Его веселье прервало нерешительное кряхтение, раздавшееся позади. Покинув козлы, Генри виновато переминался с ноги на ногу у кладбищенских ворот и, вытянув, точно любопытный утенок, тощую шею, смущенно поглядывал на нас.
— Чего тебе?! — рявкнул Дамьян.
— Простите, мистер Клифер, — пробасил кучер, стащив с головы потертую шляпу и принявшись наминать ее в заскорузлых руках. — Но миссис Уолтер, приказала поторопить вас. Похоже, ей нездоровится.
Дамьян коротко кивнул и обратился ко мне:
— Прав я или нет — покажет время. Я найду доказательства. И тогда у тебя не будет ни одной причины ускользать от меня… Мне надоели твои трусливые попытки скрыться за фальшивым равнодушием ко мне. Пока я терпеливо жду. Но мое терпение не безмерно.
Сказав это, он резко поднес руку к козырьку кепи и чуть склонился, одарив меня бесстыдной ухмылочкой. Затем широким шагом направился к экипажу. Кучер тут же занял свое место, сообщив при этом Эллен, что они отправляются. Когда Дамьян забрался на козлы и сел рядом со слугой, экипаж тронулся.
Дома я закрылась у себя в комнате и, сидя у окна, размышляла обо всем услышанном. Сама я не раз подозревала Джессику. Ее явная неприязнь ко мне и нескрываемая ненависть, особенно после совместного посещения подземелий, могли вылиться в отчаянное, ожесточенное желание избавиться от меня. Находясь в более близких отношениях с этой особой, чем все остальные обитатели, Дамьян лучше всех знал ее и мог судить о ее поступках. Наверняка, угрожающие слова в мой адрес были гораздо большим, чем пустое сотрясание воздуха, раз заставили Дамьяна насторожиться. Не зря она постоянно заостряла внимание на моем 'особом положении', говорила о жалости ко мне и нарочито предостерегала об опасности. Именно Джессика первая дала мне понять, что мое появление кому-то неугодно в Китчестере. Возможно, она говорила о себе?! Ведь однажды она уже пыталась нагнать на меня страху, когда зная, что я заперта в часовне, никому не сказала об этом и проговорилась только Дамьяну, надеясь вместе с ним потешиться над моим положением. По ее милости я провела там несколько жутких часов.
Чем больше я думала о Джессике, тем отчетливее понимала, что Дамьян мог быть прав. Но в то же время червячок сомнения не давал мне увериться в этом окончательно. Я все время возвращалась к словам Эллен. Откуда она могла твердо знать, что именно Дамьян запугивал меня?! Но она сказала это так, что в ее убежденности не приходилось сомневаться.
Что, что я знаю о Дамьяне? Только то, что я люблю его. Только это. Неужели можно любить человека, которого сама подозреваешь в убийстве? Ответ стучал в голове — да, да, да!
Дождь с ночи лил без передышки. Земля, вода и небо точно смешались воедино. Ветер налетал, злобно подхватывал косые струи дождя и бил ими в окна домов так, что с помутневших стекол сбегали уже не капли, а целые реки. Жалобные, полные печали голоса ветра перекликались в печных трубах. Сама погода противилась моему возвращению в Китчестер.
Однако утром следующего дня старый Генри приехал за мной. С собой у меня был только легкий саквояж со сменным платьем и бельем, так как я не собиралась задерживаться надолго. Почему-то я никак не могла поверить во всю серьезность дедовской болезни, хотя и знала о его плохом здоровье. Все выглядело так, будто старик, большой охотник до спектаклей, и в этот раз обратился к своему излюбленному действу. И как только я появлюсь в его владениях, так от мнимой болезни у закоренелого лиса останутся лишь приятные его сердцу воспоминания, как об удачно разыгранном трюке. Но я ошиблась.
Джордан впустил меня в дом, состроив потолочным балкам безутешную мину. Печальным голосом, каким обычно вещает церковный служитель на панихидах, он изрек, что рад видеть меня в добром здравии, чего не скажешь о многострадальных обитателях этого унылого дома.
— Но вы держитесь молодцом, Джордан! — отечески подбодрила я дворецкого, про себя удивляясь его излишней разговорчивости.
Проводив меня в мою прежнюю комнату, он сообщил, что граф Китчестер с нетерпением ожидает моего визита. Я не стала утруждать старика ожиданием и, поставив саквояж у шкафа, направилась к больному.
Дедовская спальня была окутана сонным полумраком. Душный, спертый воздух, наполненный жаром полыхавших в камине поленьев, сдавливал легкие, затрудняя дыхание.
В кресле-качалке, пододвинутой почти вплотную к кровати больного, сидела леди Редлифф. От высокомерной горгульи, привыкшей наводить на всех жуткий страх, не осталось и следа. Ее спина была так же пряма, как и всегда, но в осанке не чувствовалось былого величия, а скорее усталость, которую она старалась скрыть под привычными манерами.
Когда я замерла на пороге, она едва повернулась и кивнула мне.
— Ну, кто бы мог подумать, что и от моей дочери бывает польза, — произнесла она каким-то дребезжащим голосом, в котором угадывалось бессилие. — Мы тебя ждали. Проходи.
— Как себя чувствует граф? — стараясь говорить тихо, спросила я.
— Посмотри сама, — указала она молитвенником в руке на сухотелую фигурку, погребенную под пуховыми одеялами.
Старик полусидел, откинувшись на жесткие подушки, в такой позе, словно внимательно прислушивался к каждому шороху. Его плечи были странно перекошены, а голова свешивалась с шеи, как переспелый плод. Лицо было белым, нижняя челюсть сильно выступала вперед, и только один глаз был приоткрыт, как у мертвых птиц, которых я время от времени находила в саду.
— Он спит, — промолвила Элеонора, и вновь я поразилась, какой надломленный у нее голос. — Уже больше двух недель он в таком состоянии. Доктор говорит, что братец не протянет дольше. Со дня на день мы ждем…
— Нет! Мы должны надеяться, что он пойдет на поправку, — воскликнула я.
Элеонора не ответила мне, только чуть повела бровью. Я присела на кровать и дотронулась до стариковской руки, немощно лежавшей поверх одеяла и больше похожей на птичью лапку. Она была горячей, как лампа, которая горела всю ночь напролет. Старик открыл второй глаз. А когда разглядел меня в полумраке, заворочался и закряхтел.
— Пришла… внучка, — разобрала я.
— Да. Я здесь. Буду заботиться о вас, и вы быстро поправитесь! Вспомните, вы как-то сами говорили, что не собираетесь потакать загребущим прихотям вашей семейки и раньше времени отправляться на пир к рогатым сородичам. Так что, держите свое слово!
Элеонора у меня за спиной издала гневный возглас, но промолчала, видно посчитав ниже своего достоинства отвечать на подобные оскорбления. Дед же как-то сумел изловчиться и озорно подмигнул мне. В горле у него заклокотало от переполнявшего его смеха. Но смех быстро перешел в надсадный кашель.
— Воздуха… — прохрипел старик, сотрясаясь всем своим сушеным тельцем.
Тотчас я соскочила с кровати и, отодвинув бархатную штору, дернула створку окна. В комнату хлынул прохладный воздух, и дед принялся с жадностью глотать его. Однако леди Редлифф была недовольна моими действиями.
— Что за произвол ты себе позволяешь, милочка? Ты его окончательно погубишь!
— Оставь нас, — просипел дед. Свежий воздух, точно живительный эликсир, взбодрил старика. Даже его мяклое лицо, со ставшими сильно заметными щербинами оспин, покрылось легким румянцем. — Я хочу побыть наедине со своей внучкой.
Убрав молитвенник в карман платья, леди Редлифф поднялась и направилась к выходу. Весь ее вид говорил, что если старик испустит дух через полчаса, то только я буду виновата в этом.
— Я должен сказать тебя… объясниться, — натужливо заговорил старик, когда мы остались одни. — Ты должна понять, почему я настаивал.
— Если речь снова пойдет о долге…
