шумом распахнула дверь в кухню и уставилась на печь. На чугунной сковороде горел большой кусок мяса. Он дымился и быстро покрывался черными угольками. Мэг нигде не было.
Я не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как я убежала с кухни и залезла под стол в гостиной. Временами мне чудились шаги в коридоре. Я поднимала скатерть и смотрела на дверь, ведущую из гостиной в коридор. Дверь не открывалась. А шаги не повторялись. Видимо, я задремала. Потом, слышала, как меня звали. Кричали мое имя. И оно несколько раз повторялось с каким-то все нарастающим утробным воем. Я боялась открыть глаза. Боялась проснуться. Потом появились грязные сапоги с налипшим на них снегом. Их было много. И они долго топтались около стола. Не знаю, в какой миг я увидела родителей. Они лежали на широкой красной доске, которая, казалось, висела в воздухе. Лицо отца я не видела. Оно было повернуто в другую от меня сторону. Только его ухо. Разрезанное пополам и сдавленное. С него капала кровь и исчезала в меховом воротнике тулупа. А вот мама смотрела на меня. Только взгляд ее был застывшим. А лицо — холодным и мраморным. Я дотронулась до нее. Но она не улыбнулась мне. Я сжала ее руку и стала трясти. Сначала слабо, боясь сделать маме больно. Но она не реагировала. Я начала злиться. Почему она молчит и не встает? Со злости затрясла сильнее. Я трясла и трясла, упрашивая ее встать. Говорила, что позову какого-то Пигмалиона. Кто это, я не помнила, но постоянно повторяла его имя. От сильной тряски мама упала с доски. Я вскрикнула, подумав, что она встает. Но она продолжала лежать. А на ее белокурых волосах расплывалось черное пятно.
Последующие дни я помню отрывками, как в калейдоскопе, менялись лица, отдельные фразы, комнаты. Только вместо красочных картинок, все затянуто черной пеленой тумана и беспрерывным шепотом, похожим на шипение змеи. Отчетливо помню взъерошенные усы кузнеца Брукса. Они все время висели надо мной и смешно дергались. Сам кузнец дико выпучивал глаза и, будто бы вращал зрачками. Мне хотелось смеяться, но вместо этого беззвучно открывала рот. А кто-то совсем рядом хрипел:
— Пигмалион…Пигмалион
Помню, женщина давала мне воду. Она склонилась надо мной и уговаривала выпить. А я боялась ее бессмысленных, рыбьих глаз. Лишь, когда она пришла во второй раз, я сразу поняла, что это Мэг. Чужая Мэг. Больше я ее не видела.
Потом я стояла у черной ямы и кидала землю. Земля была мерзлая и обжигала пальцы. Люди вокруг шептались. Я разбирала отдельные слова и даже целые предложения. Я все понимала. Они хотели знать, что будет с бедной сироткой, что будет с таким хорошим домом, и есть ли у меня деньги. Кто-то сказал, что счастливые всегда плохо кончают. А я стояла над черной ямой и все кидала и кидала мерзлые комья земли.
Тетя Гризельда приехала вечером в день похорон. Из-за нерасчищенной дороги поезд от Лондона задержался. И она не успела. Я сидела в гостиной за столом и не могла уйти, потому что кругом толпились люди — соболезнующие. Как мне хотелось забыться, не понимать происходящего, как в первые дни. Но спасения не было. Я все понимала.
Я первая увидела ее плотную фигуру в дверном проеме. Казалось, она заполнила его весь. Такая она была внушительная. Но я сразу почувствовала облегчение. От нее веяло силой.
— Что за балаган здесь творится? — пророкотала тетушка из дверного проема. — Вы что не видите, девочка еле держится.
За ее плечами появился кузнец. И я отметила, что они одинакового роста.
— Мистер Брукс, прошу вас, выпроводите всех этих людей восвояси, — несмотря на то, что тетушка обратилась к кузнецу, все в зале ее услышали и поспешили покинуть дом самостоятельно.
Не дожидаясь, пока люди уйдут, тетя Гризельда подошла ко мне и сжала плечо. Было больно. Но я подумала, вот оно, мое спасенье. Наверное, я упала в обморок, потому как очнулась в своей постели ранним утром. Тетушка сидела на кровати рядом со мной. Я заметила, что она была в том же платье, что и вчера. Платье было помятым. А под бусинами глаз залегли круги.
— Вот ты и проснулась, Найтингеил.
Ее голос был мягким и вовсе не напоминал вчерашние раскаты грома. Я удивилась, услышав, свое настоящее имя. Меня так не звали уже бог знает сколько времени.
— Все зовут меня Роб, как Робин Гуда, — сказала я слабым голосом. — Я так придумала, когда из-за лишая мне обрили голову, и я была похожа на мальчика.
— Я знаю, — тетя Гризельда погладила меня по щеке и легонько сжала руку. — Пусть все старое останется в прошлом. А с собой мы возьмем только настоящее и будущее.
— Я не понимаю
— А чего тут понимать? — она снова улыбнулась и на ее круглом лице улыбка получилась очень мягкой. — Ты едешь ко мне в Сильвер-Белл. Теперь это твой дом.
Я смотрела на нее во все глаза. Мне так хотелось сказать ей, что я никуда отсюда не уеду. Мой дом тут, а вовсе не в каком-то там Силвер-Белле.
— А теперь послушай, — продолжала она. — Ты не можешь жить здесь одна. Это невозможно. Ты еще слишком молода для таких экспериментов. А приют, куда тебя могут отправить не самое приятное место, поверь мне. Единственный человек, который у тебя есть — я. Хочешь, не хочешь, а тебе придется с этим мириться… И потом, я ведь тоже нуждаюсь в тебе. Мы обе остались одни и теперь должны держаться друг друга. Я очень хочу, чтобы мы стали одной семьей… И, договорились, я буду звать тебя Роб, как Робин Гуда! Раз тебе это по душе. Мне кажется, что, подумав, ты найдешь это предложение не таким уж плохим.
Не отдавая себе отчета, я прижалась к ней.
— Ну, ну, — успокаивала она меня. — Вот посмотришь, я не такая уж мерзкая старушка. Хотя и люблю покомандовать. Но кто в мои года не злоупотребляет этим!
— Вы не старушка! — голос мой сорвался, и я впервые со времени смерти родителей заплакала.
Через два дня, собрав вещи и закрыв дом, мы выехали утренним поездом в Лондон. Там нам предстояла еще одна пересадка до Уилтшира. Уже в поезде я собралась с силами и спросила у тети Гризельды, знает ли она, отчего умерли мои родители. В это трудно поверить, но мне даже не у кого было спросить. Сама я не понимала. А объяснить мне не посчитали нужным.
— Насколько я знаю, Роби, твои родители попали в лесу под старое дерево. Был ветер, и дерево повалилось. Это трагическая случайность.
Я кивнула, не зная, что сказать. Все так просто. Простая смерть. Такая глупая трагическая случайность. Тетя смотрела на меня, и во взгляде ее маленьких глаз я уловила какую-то недосказанность. Она поняла, что я заметила это.
Тетя отвернулась к окну, раздумывая, говорить мне или нет. В эти дни я резко повзрослела, теперь я воспринимала мир иначе. Я поняла, что лучше не пытаться ее расспрашивать. Если она сочтет нужным мне что-то сказать — она скажет.
Я раскрыла свою полотняную сумку, намереваясь найти какую-нибудь книгу, и погрузиться в ее мир, чтобы отвлечься от реальности. Но вместо книги я увидела четыре неподаренных рождественских подарка. От воспоминаний у меня защемило сердце. Я дрожащими руками достала их и разложила рядом с собой на сиденье. Тетя Гризельда подсела ко мне.
— Что это? — спросила она. Я взяла один из подарков. Это были шелковые платочки.
— Я не успела их подарить. Совсем забыла про старушку Элли. — Голос мой дрожал, когда я показывала тете надпись. — Видите: 'С любовью, на память от Роб'. Не знаю, почему мне вдруг захотелось ей вышить платки. Я никогда не вышивала раньше. Надо будет отправить ей посылку.
Тетя молчала. А я отложила платки и развернула следующий подарок. Это был нож для Мэг. Я стала рассказывать, как покупала этот нож, и как бы обрадовалась Мэг, получив такой красивый нож на свою любимую кухню.
Потом я протянула руку к книгам родителей. Еще не распаковав их, я начала говорить тете, какое это было чудо, найти книги на ярмарке в деревне. Она посмотрела на них и тихо заплакала. Я первый раз видела, как она плачет.
— Найтингейл, ты знаешь, что это за книги? — она взяла меня за руки и посмотрела в глаза.
— Это Шекспир тетя, — сказала я — Матушка очень любит Шекспира. Правда, книга на каком-то непонятном языке. Но мама его знает, правда?
— Да, знает…
Она замолчала, потом взяла в руки другую книгу.
