живо интересоваться всем. Дамьян буквально заразил меня своей неподдельной уверенностью в успехе.
— Эллен как-то говорила, что ты хотел заключить договора с заведениями в городах.
— Да, различные общественные и увеселительные заведения, приюты, интернаты, заводы, — вот сфера для поставки. В Уилтшире мало кто занимается выращиванием овощей для продажи. Обширные пастбища позволяют разводить овец и производить шерсть, другие занимаются пчеловодством или же молочным хозяйством, а сельское хозяйство в основном сводиться к засеванию злаками. Так что у меня огромный выбор, куда можно поставлять овощи. Уже есть контракты с заведениями в крупных городах графства: Солсбери, Троубридже, Суиндоне. На следующий год я планирую посетить промышленные центры, где заключить договоры с небольшими заводами, а в будущем добраться и до Лондона.
Его слова произвели на меня впечатление. Я уже по иному взглянула на ряды теплиц и от всей души порадовалась его успеху. Однако через некоторое время озадаченно спросила:
— И все же, кто-то же поставлял в эти заведения овощи до тебя. Как же они могли уступить никому неизвестному фермеру?
— Конкуренция, золотко.
— Пока я бы не назвала тебя сильным фермером, чтобы конкурировать.
— Возможно в плане урожая, пока нет, признаю. А вот в том, что касается других сторон бизнеса, то там я могу дать этим господам фору.
— И что же это за другие стороны бизнеса?
Дамьян помолчал, обдумывая, что сказать мне. Его расслабленное перекатывание с носка на пятку никак не соответствовали саркастическому выражению лица. В уголках губ появились жесткие морщинки. По ним я поняла, что он намерен сказать мне нечто неприятное.
— Есть незыблемое правило, соловей: выискивать слабости других. Любая слабость — щель в заборе, через которую можно подглядывать, выведывать и воздействовать. И, найдя такую щель, даже самый никчемный человечишка, станет всемогущим.
— То есть шантаж? — спросила я прямо, уловив в своем голосе нотки горечи.
А что я еще могла ожидать от него? Честности и порядочности? И все же сердце мое сжалось от мысли, что Дамьян вновь подтвердил, что он именно тот негодяй, каким привыкли видеть его все без исключения. Подтвердил играючи, с насмешкой, будто ему только в удовольствие постоянно выставлять напоказ свою низменную натуру.
— Да ты умна не по годам, птичка, — он вновь обратился к своему омерзительному глумлению.
— Приходиться развиваться, чтобы выжить в 'стае акул, изголодавшихся по свежей крови'. Так ты однажды сказал. И теперь я вижу, насколько точно было твое замечание.
Его губы дрогнули, пытаясь избавиться от непрошенной улыбки. Однако он произнес довольно резко и уничижительно.
— С волками жить — по-волчьи выть, золотко. Похоже, своим признанием я окончательно погубил свою репутацию, если те жалкие крохи хорошего мнения обо мне можно назвать таковой. Но, кто согрешит в одном, тот становится виновным во всем. Боюсь, твоя умненькая головка уже приписала мне все преступления, совершавшиеся в этой глуши за последние десятилетие.
— Тебе глубоко безразлично, что я о тебе думаю, — горячо сказала я. — Полагаю, ты сделаешь все, что захочешь, не зависимо от того принесет твой поступок горе или радость другим. Главное, тебе он принесет пользу! А это единственное, чем ты руководствуешься. И спешу ответить на твой вопрос, твоя репутация нерушима, как гранит, потому как губить и рушить совершенно нечего!
— Ты меня все больше удивляешь, соловей! В тебе еще так много неизведанного, что меня прямо- таки разрывает от желания изведать тебя, — он сделал ко мне шаг и, завладев моей рукой, с силой сжал запястье. Я вскрикнула, но он продолжал сжимать, будто не замечая, что делает мне больно. — Хватит притворяться невинной овечкой! Ты также лицемерна, как и миллионы вокруг. Лицемерна перед самой собой! Всеми силами отвергаешь и никак не можешь принять то, что считаешь недостойным себя.
— Не сомневаюсь, что ты уже выведал все мои слабости! Ты и меня начнешь шантажировать, чтобы я убралась с твоей дороги?
— Твоя слабость — это я… И зачем же мне избавляться от тебя? — желчно произнес он, и в то же время медленно, но неумолимо притягивая меня к себе. С ужасом я осознала, что мои глаза нескромно уперлись в его тонкие, искривленные какой-то мучающей его болью губы и он, безусловно заметив это, победно оскалился.
— Мне кажется, ты не совсем понимаешь меня, соловей, — продолжил он тем же негромким, ядовитым голосом. Этот голос подчинял, и я, словно мышь, загипнотизированная немигающим взглядом змеи, не отрываясь, смотрела на его губы — В тебе есть одна особенная черта, которая мне чрезвычайно нравится — ты всегда бросаешься в бой, независимо от того, кто твой соперник и осилишь ли ты его. Я мог бы сказать, что так поступают безмозглые идиоты, но в тебе столько страсти, что ты просто не можешь оставаться холодной. В тебе столько огня, что он может заживо спалить меня, устроив мне карающий ад прямо здесь на земле… И в тебе столько любви, что ты просто не имеешь права не принять меня!… Зачем же мне избавляться от тебя? Наоборот, я сделаю все, чтобы ты всегда была у меня на дороге. Я не равнодушен к неприступной, дерзкой и жалящей занозе, которая с упорным постоянством видит во мне чудовище, негодяя и подлеца.
Я была потрясена до глубины души. Если бы меня спросили, что я чувствовала тогда, я не смогла бы объяснить и даже не желала задумываться. Чтобы не видеть полыхающей черноты его глаз, я отвела глаза и уставилась на работников, с интересом поглядывавших на нас.
— Ты… — выдавила я, собравшись с мыслями, но голос засипел. Я прокашлялась — Ты ошибаешься. Я не вижу в тебе чудовище. Но и достойного, благородного человека тоже!
— Достойного кого? — рявкнул он, отталкивая меня. — Благовоспитанных слюнтяев?
Я оставила этот вопрос без ответа. В который уже раз этот невозможный человек лишает мня разума, издеваясь надо мной и теша свое самолюбие. Разве можно поверить его словам, сказанным с таким презрением, с такой желчью, словно он ненавидит меня за то, что испытывает ко мне какие-то чувства. Сейчас, видя перед собой его перекошенное злостью лицо, истинность его чувств вызывала большое сомнение. С холодной неприязнью я взглянула ему в глаза.
— Прощайте, мистер Клифер. Экскурсия по оранжереям была крайне познавательной и захватывающей. И… очень сожалею, что каким-то образом дала вам повод вообразить, что я питаю к вам чувства гораздо более выразительные, чем обычное проявление дружелюбия.
— Маленькая лицемерка, — сквозь зубы прошипел он, но тут же расхохотался — Жульничаешь! Бить противника его собственным оружием, недостойно такой невинной добродетельной пташки!
Его возглас еще сильнее привлек к нам внимание, и работники уже не старались скрыть любопытные физиономии, а со сладостным предчувствием скандала оборачивались в нашу сторону. Однако никто из нас не собирался удовлетворять их изголодавшееся по сплетням воображение. Едва я отошла от Дамьяна, как он тут же развернулся и скрылся в одной из теплиц. Я же торопливо прошла по дорожке к флигелю, где стояли привязанные лошади. Расторопный Эдди подвел ко мне Дамми и, подставив колено, помог забраться в седло.
Дед уже ждал меня, капризно жалуясь суетившейся вокруг него служанке на мою беззаботную молодость, которая позволяет мне с легкостью забывать о мучавшемся прострелом старике и предаваться беспечным скачкам на свежем воздухе. В отместку, что я повела себя непочтительно и промедлила с приходом, дед продержал меня в своей спальне до самого вечера.
О моем пребывании в часовне он интересовался крайне поверхностно, немного повозмущавшись, но при этом не скрыв, как позабавила его эта комичная ситуация. Зато детально расспросил о теплицах, рабочих, что там трудятся, и моем отношении к подобным 'крестьянским делишкам'. После он предложил мне развлечение в виде кипы старых газет. Слушая, как я читаю ему давешние новости, старик удивлялся и переживал так, будто слышит их впервые. Временами он дремал, а я, сидя в качалке у камина, погружалась в сказочный мир летающего острова Лапуты. Но приключения Гулливера меня занимали ненадолго, мои мысли каждый раз возвращались к сегодняшнему утру. Перекошенное лицо Дамьяна, вновь и вновь всплывало у меня перед глазами и непрерывно вопрошало меня: 'Достойного кого?'. Я не могла доверять ему, но при этом с каждой минутой меня все глубже пронзала мысль, какой же скучной и бессмысленной
