бегают. Во всяком случае, один из них мне на ухо наступил — это точно… Но музыка была такая, словно плакал кто-то. Жаловался и плакал. Меня аж за душу взяло… А потом так хорошо стало, спокойно… Я и заснул.
— Ну, бывай, Рокфеллер, — кивнул я ему. — И ехал бы ты, парень, в деревню. Тому, у кого отобрали все, кроме рук и головы, — жить там своим трудом в самый раз. Нет худа без добра: может, твоя «вторая» жизнь будет лучше «первой»?
— Нет, начальник, извини. Я уж как-нибудь бутылками «прокормлюсь», — махнул рукой бродяга. — Здесь привычней.
— Как знаешь, — сказал я, и мы с Петровым пошли к выходу, а бродяга вновь зарылся в свою ветошь, устраиваясь поудобнее.
— Свирель или флейта, — сказал Петров. — Их усыпили музыкой. Как же мы сразу не догадались?! С глубокой древности разным мистическим тварям приписывали удивительные музыкальные способности. Достаточно вспомнить сирен, заставляющих своим пением терять рассудок слушавших их. Кто из известных нам созданий обладает голосом, похожим на звук свирели или флейты?
— Птицы, — сказал я. — Но это уже что-то из египетской мифологии… Хотя у нас уже так тесно переплелись многие восточные и западные мифы, легенды, религии и учения, что понять, из какой страны к нам попала эта тварь, сложно. Ладно, с этим после разберемся. Важно то, что мы установили, почему соседи не слышали грохота разламываемой мебели. На какое-то время жильцы дома впали в состояние, более глубокое, чем сон, нечто вроде потери сознания и восприятия, и за это время эта тварь успела вынести дверь, ворваться в квартиру и устроить погром, судя по всему — что-то разыскивая. Но делала она это с необычайной яростью. То ли от того, что не находила требуемого, то ли от того, что без этого «требуемого» ей было весьма… нехорошо. Нет, пока гадать бесполезно… Можно такого наворотить, что даже мистика маразмом покажется. Теперь стоит определиться, каким образом эта тварь, или твари, вышла незамеченной. Не могли же они усыпить и прохожих, и продавцов ларьков?..
Я остановился возле парадной и оглядел улицу.
— Если предположить, что они не могут исчезать по собственному желанию и вынуждены передвигаться во тьме, то они вполне могли спрятаться вон в том лесопарке… Но как же они дошли сюда и вернулись обратно?.. Непонятно…
Подойдя к первой попавшейся машине, припаркованной у подъезда, я пнул колесо ногой. Почти одновременно с взвывшей сигнализацией окно на втором этаже распахнулось, и оттуда показалась взлохмаченная голова.
— Я тебе знаешь, что сейчас вырву?! — проорал мужик, виляя всем телом так, словно хотел пролезть ко мне через форточку. — Отойди от машины, поганец!
— Ваша машина? — уточнил я.
— Да уж не твоя!
— Уголовный розыск, — представился я, демонстрируя удостоверение. — Почему паркуете машину на газоне?! Сколько можно предупреждать?!
— Очередная облава, что ли? — недовольно проворчал мужик, но тон снизил втрое. — У вас что ни день, то новая операция. Я всю жизнь здесь паркуюсь и пока ещё никому не мешал… Вон сколько машин рядом стоят, почему их владельцев не штрафуют?! А я знаю, почему! Слева от меня — машина прокурора, а справа — директора гастронома… Вот на бедном стоматологе и отрываетесь.
— Вы не за других, а за себя отвечайте. Дойдет очередь, и с них спросим, — парировал я. — Вы за своей машиной хорошо смотрите?
— Да уж подарка угонщикам делать не собираюсь, — ворчливо отозвался стоматолог. — Посматриваю…
— Вчера вечером, примерно около двенадцати часов ночи… Может быть, в половине двенадцатого, вы не видели возле парадной человека… или парочку людей… Несколько необычных на вид? Или с необычным поведением?
— Что, все-таки что-то угнали? Или квартиру обчистили?
— Значит, видели?
— Ну, не знаю, как насчёт «необычности», но наглости им не занимать, это точно. Примерно без пятнадцати двенадцать, когда фильм по телевизору закончился, я выглядываю в окно, а возле моей машины крутятся два подозрительных типа.
— А почему — подозрительных?
— В куртках с капюшонами… Знаете, типа таких солдатских плащ-палаток? Весь день дождь шел, но под вечер стих, а эти все равно капюшоны не снимают. И возятся вокруг моей машины едва ли не на четвереньках, словно вынюхивают что… Я на них из окна заорал: мол, чего здесь отираетесь?! Тот, который потолще, плечистый такой, на меня аж зарычал со злости. Баском таким, со злобой… Но тот, который поменьше, за рукав его подхватил и к парадной потянул…
— Кроме плащей ничего необычного в них не заметили?
— Все же ночь на дворе была. А фонарей у нас — сами видите: раз-два и обчелся…
— Ростом они какие были?
— С вас аккурат и будут. Один с вас, а второй с вашего напарника. И плащи сверху… Так что больше ничего и не заметил… А, ещё то, что тот, который повыше, уж больно широкоплечий. Квадратный такой. Здоровый, вроде вас, но плечи куда шире будут.
— Скажите, а капюшоны у них были обыкновенные, или словно на растяжках? Квадратные?
— У того, который поздоровей, точно, квадратный. Я потому и запомнил, что он излишне плечистый, что он весь словно из кубиков состоял. Квадратная голова на квадратном туловище. Как будто у него под капюшоном ведро было на голову надето… Подождите, так вы сказали, что вы из угро, а не из ГАИ… Вы свидетелей ищете? Так что же вы мою машину пинаете?! Я жаловаться буду! Ишь, нашли методы! Да я…
— Спасибо за помощь, — быстро поблагодарил я. — Всего доброго.
— Я к прокурору пойду! Вон его машина, рядом стоит!
— Напомни мне, — шепнул я Петрову на ходу, — чтобы я никогда не обращался в стоматологическую поликлинику этого района.
— А если он работает в городском центре? Или в какой-нибудь кооперативной конторе?
— Не зря в песне поётся: «Наша служба и опасна и трудна», — вздохнул я. — Приходится рисковать на каждом шагу… Завтра утром нужно сходить на стройку, где работал покойный. Поговорить с его сослуживцами. Может быть, узнаем о чём-то, что конкретизирует поиски. Их уже опрашивали, но вопросы задавали, далекие от нашего направления. Постараюсь узнать, как он провёл последний день перед смертью… Если сам доживу. Голова раскалывается, словно её кто-то изнутри разрезает на части автогеном. И до этого невмоготу было, а после «турне» по влажным подвалам и пыльным чердакам давление за все мыслимые и немыслимые отметки перевалило…
— Год активного солнца, магнитные бури, — сказал Петров. — В такие годы происходит самое большое количество эпидемий, войн, землетрясений, наводнений и засух. Каждые одиннадцать лет наступает очередной цикл повышенной солнечной активности. На землю обрушиваются мощные потоки электромагнитного излучения, порывы солнечного ветра, всё околоземное пространство заполняется солнечными частицами. В эти же годы наблюдается резкое повышение урожаев, интенсивность развития растений, размножение насекомых, а так же наблюдается рост количества самоубийств и несчастных случаев. С точки зрения мистики, именно в такие годы активизируются силы зла. Наблюдаются вспышки эпидемий холеры, чумы, дифтерии, тифа, менингита… Солнце влияет и на скорость вращения Земли, а это вызывает сотрясение в земных недрах. Оно порождает магнитные бури и северные сияния, изменяет температуру воды в океанах и силу морских течений. Именно в такие годы начались революции во Франции и в России… А если учесть, что вчера были девятые лунные сутки, которые считаются одним из четырёх дней сатаны и в которые происходит смешение добра и зла, то…
— Пётр Петрович, — остановил я не в меру разошедшегося оратора. — У тебя есть хоть одна добрая, приятная информация о мире? Я просто сказал, что у меня очень болит голова, а ты… В мире вообще хоть что-нибудь хорошее, с твой точки зрения, есть?
— А это зависит от того, как ты относишься к миру, — хитро улыбнулся Петров. — Если ты ищешь
