Только через месяц из Нанкина пришло тайное донесение. Неизвестный свидетель писал, что в Нанкине идет резня.
Бывший аптекарь Яо Чжэнь стрелял мало. У него был такой вид, словно его сильно ударили по голове тяжелым предметом. Сторонников Восточного Царя он не любил и вообще не любил южан — гуансийцев и гуандунцев, считая их заносчивыми ханжами. Но он не хотел сражаться и за Северного Царя и, увидев, как рубят головы на улицах, сразу утратил всю свою веселость. В таком состоянии, оглохший от криков и стрельбы, закопченный порохом и гарью пожаров, он оказался в числе осаждающих Фарфоровую башню.
Башня была окружена круглой массивной стеной и стояла как бы на высоком фундаменте. Это место было похоже на укрепление. С верхушки башни виден был весь город, да и с самого холма можно было обстрелять любой район.
Яо Чжэнь помнил эту башню. В этом месте взвод Лю стоял на карауле в ночь после освобождения Нанкина. Яо вспомнил, как Дэн чертил на песке иероглифы 'датун' и как Го умиленно говорил, что Небесный Царь все может сделать…
'Датун' — 'великая общность'. Кажется, так? Но Яо забыл эти иероглифы. Они очень сложные…
Пуля просвистела над головой Яо и, ударившись о камень, подняла град мельчайших осколков.
— Смотри, — крикнул ему один из офицеров, — этот полоумный метит в тебя!
На стене Яо увидел человека с растрепанными волосами. Он стоял, зажав в руке ружье, и пел:
Весь мир одна семья, все люди братья,
Пусть каждый получит то; что он желает…
— Стреляй, глупец! — крикнул тот же офицер. — Ведь ты хвастался, что у тебя в запасе твой лучший выстрел. Помнишь? 'Выстрел за подлинный корень женьшеня'.
Да, у Яо был в запасе его лучший выстрел. Но он никогда не думал, что этот выстрел будет направлен в Го, потому что именно Го стоял на стене во весь рост и пел свой любимый гимн.
Яо приложился, но руки его дрожали и слезы застилали глаза. Офицер подошел поближе.
— Что такое? Ты струсил, знаменитый стрелок? Стреляй!
Ружье колебалось в руках Яо.
— Дурак! Младший сын черепахи! Тебе следует держать не ружье, а пестик, которым размалывают лекарства! Стреляй!
Яо опустил ружье дулом вниз.
Не могу, — сказал он. — Это Го Шэн-тао. Я его знаю.
И, однако, он метил в тебя?
Пускай, — понуро сказал Яо. — Я его прощаю. Он из нашего взвода.
Ты прощаешь этого грязного разбойника, потому что он из вашего взвода? Да ты, я вижу, добрый человек!
Да, — повторил Яо, — я не буду в него стрелять. Я его прощаю.
Он посмотрел на офицера глазами загнанной лошади. И тогда офицер рассвирепел.
— Ты его прощаешь, но я не прощаю тебя! — сказал он и взмахнул саблей.
Последний выстрел Яо не состоялся. Голова его долго катилась с холма, и на лице застыло выражение усталости и скорби.
Фарфоровая башня пала через сутки. В ней не осталось ни одного живого защитника.
Под башню был подложен порох, и взрыв потряс твердыню столицы. Дым оседал долго. И, когда он окончательно осел, на месте чуда искусства осталась только груда фарфоровых обломков, которые вскоре растащили любопытные английские моряки.
Лю Юнь-фу оказался прав. Северный Царь не продержался у власти и трех месяцев. Армия его, состоявшая главным образом из бывших торговцев, бродяг и перебежчиков из неприятельского лагеря, пользовалась незавидной славой и возбуждала негодование у крестьян и ремесленников Небесного Государства. Солдаты других армий тайпинов ненавидели Вей Чан-хоя и возмущались гибелью Восточного Царя Ян Сю-цина.
Яна помнили, как сурового, но справедливого вождя.
О нем говорили на площадях, на пристанях, на укреплениях, в лагерях, как о человеке, который не любил роскоши, который всем сердцем стоял за наделение крестьян землей. Таким сохранился он в памяти народа.
Возмущение росло изо дня в день. Небесный Царь в конце концов решился издать указ о казни Северного Царя. Вей Чан-хой был обезглавлен в саду своего дворца.
Вокруг Государства Великого Благоденствия снова стало сжиматься кольцо противника. Зимой 1856 года был окончательно потерян Учан.
Дворец Небесного Царя в Нанкине занимал огромную территорию, обнесенную высокой стеной из желтого кирпича. На наружной стороне стены были изображены свирепые драконы. Арка у главных ворот состояла главным образом из сложно построенных колонн с красно-золотой резьбой. По бокам ворот стояли две пушки, а возле них неподвижно возвышались гвардейские артиллеристы с курящимися фитилями в руках.
Появляться около этого дворца разрешалось только пешим.
За стеной виднелась густая зелень, множество башен и крыш — зеленых, темно-красных, позолоченных. Слуг, секретарей и жен у Небесного Царя было несколько тысяч, а охраняла дворец целая дивизия солдат-гуандунцев, восемь лет пробывших в боях.
Во внутренние покои Небесного Царя допускались только женщины. Совещания с подчиненными происходили в зале суда, обтянутом желтым шелком. Царя вносили в зал в паланкине женщины. Впереди шествовали несколько сот придворных и караульный отряд с громадным желтым царским знаменем.
Заслышав гул литавр и звуки флейты, военачальники и министры преклоняли колено и с опущенными головами дожидались, пока Небесный Царь Хун Сю-цюань займет свое место под желтым балдахином и пока установят на особом возвышении его знамя и золотой скипетр.
После этого все присутствующие, за исключением слуг, проходили мимо трона, и каждый становился на колено и опускал свой жезл перед 'небесным великолепием'. Церемония длилась долго.
Хун Сю-цюань был человек среднего роста и средних лет. Под его короной сверкали узкие, умные, подозрительные глаза.
Он не разговаривал. Становясь на молитву, он воздевал только руки к небу, а текст молитвы читал придворный. Затем начинался совет.
Рядом с троном скромно стоял молодой человек в длинном красном платье. Когда царю надо было высказать свою волю, он кивал молодому человеку, и тот оглашал заранее заготовленный текст. Это был любимец царя Мын Дэ-энь, единственный мужчина, если не считать братьев царя, который имел доступ в личные покои Хун Сю-цюаня.
Вскоре после падения Восточного и Северного Царей на одном из таких советов выступил молодой полководец Ли Сю-чен. Выступил он, сообразно своему званию, далеко не первым, но речь его была необычна.
Прежде всего, он почти не упоминал о небесном отце и старшем брате, не приводил цитат из библии и воззваний Небесного Царя. Говорил он короткими и энергичными фразами, громко, отчетливо, глядя прямо на царя.
Он достал и развернул найденную в храме бумагу с фальшивой печатью царя тайпинов и прочитал ее с начала до конца. Он добавил, что такие воззвания можно найти в столице и в армии и что внутри тайпинского лагеря существуют темные силы дьяволов, которые стараются нарушить единство людей в Государстве Великого Благоденствия и действуют не только в столице, но и во дворце. Для того, чтобы так искусно подделать эту бумагу и ее печать, надо быть человеком, близким к 'Священной Небесной Двери'.
Хун Сю-цюань нахмурился и спросил, кого именно подозревает адъютант-помощник.
Ли Сю-чен ответил, что у него нет личных подозрений и его беспокоит другое: нравы и порядки в столице государства. Ибо измена может свить свое гнездо только среди людей равнодушных и пресыщенных
