ТАЙПИН ТЯНЬГО
1. ОТЕЦ ВСТРЕЧАЕТ СЫНА
Едва солнце скроется за краем горизонта, ночной караул зажигает у ворот Нанкина свечу красного воска. Когда она догорит и погаснет, массивные, окованные железом половинки городских ворот задвигаются толстыми засовами, а на скобах вешаются тяжелые замки.
Тайпинские часовые протяжно перекликаются всю ночь. Их голоса слышны на всем протяжении городских стен, звуки несутся от ворот к воротам, над каналами, где дремлют небольшие лодки окрестных земледельцев.
Стены Нанкина тянутся на несколько десятков километров. Облицовка их из крупных каменных плит сохранилась в неприкосновенности со времен Минов. Один из императоров этой династии отдал приказ, чтобы между плитами нельзя было просунуть соломинку. За неисполнение этого приказа строителю грозила смерть. Стены были созданы на славу, плиты прилажены плотно, а крестьяне, согнанные из соседних деревень и даже из соседних провинций, с заунывными криками таскали на веревках громадные камни в течение пятидесяти лет.
Выросла исполинская стона с узорчатыми гребнями многочисленных крыш на башнях. Каждые ворота представляли собой форт. Впоследствии на башни были по-ставлены пушки.
Китайская поговорка гласит: 'Если два всадника отправятся утром от верот Нанкина в противоположные стороны и будут ехать вдоль стен, то только вечером они встретятся вновь'. Это не преувеличение — стены имеют множество выступов и делают самые неожиданные повороты.
Днем возле этих ворот гудит ярмарка. Здесь продают платье, посуду, веера, браслеты, шляпы, жареную рыбу, паровые пироги, фисташки, кур, зажаренных вместг с головой… Здесь на каждом шагу плюются паром передвижные кухни, пестреют флажки, мелко перебирают копытами низкорослые лошадки — пони, на которых сплошь да рядом можно увидеть женщин с саблями и кинжалами. Огромные охапки речного тростника движутся словно сами собой, скрывая своей громадой крошечного ослика, который их везет. Тростниковая гора закрывает почти весь черный проем ворот. Хозяин ослика показывает караульному деревянную дощечку-пропуск, привязанную к поясу. Это житель города. Деревенские люди располагаются перед воротами; здесь же торгуют, едят и даже спят. По каналам и рвам не прекращается движение лодок — сампанов. Лодочники, налегая на шесты, распевают во все горло.
Но ночью все это пропадает, словно сметенное порывом ветра. Луна льет свои медные лучи на башни и изогнутые коньки крыш. Ветер шевелит большие желтые листы воззваний и указов, но не может сдвинуть с места гигантский плакат, на котором красной краской начертаны красивые иероглифы:
'Небесный отец, старший брат и небесная династия суть господа навеки. Небесное Царство да пребудет вечно и повсеместно'.
Это слова Хун Сю-цюаня. Они написаны повсюду: на стенах крепостей, на воротах дворцов, на парусах лодок, на флагах, повозках, палатках и пристанях. Хун непрерывно обращается к народу, но голоса его не слышно, а сам он скрывается в дальних покоях своего дворца.
Караульный солдат неподвижно стоит в нише у стены. Этот солдат не так уж молод. Он, вероятно, из 'старых братьев'. На груди у него написано его звание — 'докладывающий о победе'. На лице видны следы сабельных ударов. Это Ван Ян. Прошло много лет, и все еще идет война.
Проходя через деревни незнакомых ему, новых провинций, Ван Ян спрашивает у крестьян, что слышно с водой и рассадой, каковы виды на урожай. Ему показывают поля, вытоптанные цинской кавалерией, и могилы убитых на улице случайных прохожих.
Они забирают все и убивают всех!
Этот год будет счастливым. Говорят, в Небесном Государстве земельный налог не больше трети урожая?
Ван Ян подтверждает: да, не больше трети урожая. Он просит принести ему пучок рисовой рассады и перебирает его в своих грубых пальцах так, как женщина перебирает жемчуг.
— У вас рис лучше нашего, — говорит он, — да и воды у вас больше. Мы живем высоко над рекой, и нам очень много приходится работать на помпах. У васстолько каналов!
Его вежливо спрашивают, из какой он провинции, и он снова вспоминает горящую деревню.
— Это в ущелье Ушань, на верховьях реки, — грустно отвечает он. — Далеко от ваших мест… очень далеко… Давно не держал я в руках мотыги…
Крестьяне спрашивают, что будет дальше. Бывалому воину предлагают закурить трубку.
Ван Ян поднимает глаза и рассматривает великолепную усадьбу с массивными крепостными стенами и огромной, тяжелой дверью. Дверь раскрыта настежь, люди снуют по двору. Над воротами трепещет на ветру флажок с тайпинскими иероглифами.
Помещик бежал со всеми своими домочадцами и наложницами, — объясняют ему.
Оставил весь скот и орудия! — добавляют радостные голоса.
И запасы риса!
И праздничную одежду! И фарфоровую посуду!
Теперь вся его земля наша!
И пруды с карпами!
И персиковые деревья…
Постойте… — перебивает их Ван Ян. — Кто же ьсем этим распоряжается?
Староста переписал все имущество и поставил стражников с палками. А что дальше будет, мы сами не знаем.
Вы выберете себе нового старосту, к вам приедет уполномоченный, составит новые списки. Налог будете вносить раз в месяц, а у кого большая семья, тому налог снизят. У кого сыновья в армии, тот налога не платит.
Час-другой проходит в неторопливых разговорах. Потом надо идти дальше. Эти люди остаются на полях, а он, Ван Ян, идет воевать за их счастье.
Но настанет день мира и благоденствия. У каждого человека на свете будет залитое водой поле, буйвол и соха…
Голоса, шум шагов.
Кто идет?
Небесная Армия.
Кто такие?
Командир роты. Передовая дивизия центрального корпуса.
А, это сборная дивизия, — ворчит под нос Ван Ян, — бродяги с севера и юга…
К воротам из города подходит офицер. На нем шелковый шарф и синяя куртка. За ним — два носильщика с тяжелым грузом на спинах.
Вот пропуск. — Офицер показывает дощечку с небесной печатью.
Что несете?
Вещи генерала Чжан Вэнь-чжи.
Ван Ян недовольно отшатнулся. Они прошли.
— Шелк, — ворчит Ван Ян, — или серебро?
Генерал Чжан командует дружинами, набранными в восточных провинциях. Это большей частью бывшие члены городских тайных обществ, торговцы, портовые бродяги, люди без профессий, говорящие на всех китайских диалектах, да еще и на иностранных языках.
Каждый вечер к генералу Чжану и от него носят какие-то тюки и ящики. Первый министр Гань-ван,
