Горчаков, Корф и Комовский снова заслужили одобрение. Жанно, кланяясь, словил взгляд царя — ледяной, голубой, равнодушный взор немигающих глаз. Когда Жанно отступал назад, ему показалось, что царь следит за каждым его движением.
Наконец Александр встал. Зашелестел шёлк дамских платьев, забряцали шпоры адъютантов. Император удалился под руку с императрицей в особый зал — завтракать. Лицеистов построили парами и повели вниз, в столовую, — обедать.
Они увидели царя ещё раз за обедом. Он прошёл мимо них, беседуя с министром. Жанно потянул носом.
— От его величества пахнет сладко, — шепнул он Пушкину.
— Да, это духи, — кивнул головой Пушкин, — и между прочим так же пахнет от Пилецкого.
— От Пилецкого? Я не заметил.
— А ты понюхай.
Жанно решил обнюхать Пилецкого при первом же случае. Но случай представился не скоро. Вечером лицейских повёл гулять гувернёр Чириков, человек недалёкий, но добродушный. Он сразу же прозвал лицейских «птенцами», а они его «Чикчирикандусом». Прозвище получилось чересчур длинное. Илличевский сократил его в «Чирикандус». С такой кличкой гувернёр и проходил до самого выпуска Лицея.
В этот день впервые выпал снег. На фронтоне лицейского здания сияла огненная буква «А» (в честь царя Александра). Огоньки отражались на снегу радужными пятнышками. Громадный Екатерининский дворец весь блестел пылающими плошками. Липы Царского Села выглядели под снегом таинственно и радостно. Кто-то надумал играть в снежки, и воздух наполнился летающими белыми хлопьями.
Жанно и Пушкин атаковали маленького Федю Матюшкина и после долгого сражения насыпали ему снегу за высокий воротник. Матюшкин лежал на снегу и отбивался ногами, пока Чирикандус не велел оставить Федю в покое. Федя поднялся, отдуваясь, снял мундир, вытряхнул снег и сказал, улыбаясь во весь рот:
— Это вовсе не честно. Вдвоём на одного нельзя. Когда я подружусь с кем-нибудь, мы вам покажем.
— С кем ты собираешься дружить? — спросил Жанно.
— Я думаю, с Дельвигом…
Пушкин захохотал.
— Ей-богу, Жанно, он отличный малый! Они вдвоём с Дельвигом и десяти слов за день не скажут!
Пушкин налетел на Федю и стал его щекотать — это была его любимая манера. Федя вырвался и убежал.
— Пойдём, Саша, — сказал Жанно.
— Постой, — рассеянно отвечал Пушкин, — посмотри…
Парк под снегом казался волшебным царством. Горбатые мостики висели над тёмными каналами. Беседки на мостиках плыли в сумерках, как белые корабли. Статуи голых борцов оделись снегом, как шубами, а древняя богиня растений Флора, казалось, несла перед собой снег на блюде. И всё это отражало огни.
— Как в театре, — сказал Жанно.
— Нет, не в театре, а заколдованные сады.
— Пойдём, Пушкин, — повторил Жанно, — нечего сказки сочинять: ведь мы будущие столпы отечества. Ты кем собираешься стать?
— Скорее всего, гусаром, — отвечал Пушкин. — А ты?
— Я тоже, пожалуй, в кавалерию.
Каморки лицеистов были малы. Жанно, мальчик крупный, едва передвигался между железной кроватью, конторкой и умывальником. Полукруглое окно занесло снегом. На конторке горела свеча.
Спать ложились в 9 часов вечера. В это время полагалось тушить свечку металлическим колпачком. Никто не входил в каморку, но и свечей добавочных не выдавали: сжёг — сиди в темноте.
19 октября вечером Жанно потушил свечку и лёг. За стеной слышался скрип и шорох. Кто-то царапал стенку ногтем.
— Кто там?
— Это я, Пушкин… Послушай, Жанно, сходим во дворец?
— Сходим, — сказал Жанно, — только сапог не надевай, а то услышат.
— Как ты думаешь, есть там кто-нибудь?
— Караул стоит у наружных дверей. А в залах Екатерины могут быть только привидения.
— Например?
— Мало ли кто? Может быть, сама покойная императрица — в белом парике и бальном платье с лентой… И не ходит, а плавает по воздуху…
Пушкин отрывисто засмеялся.
— Послушай, Жанно, неужто ты веришь в привидения?
— Нет, — сказал Жанно.
— И я не верю. Старушка мирно спит в Петропавловском соборе. Так что бояться нечего…
Пушкин вдруг замолчал.
— Жанно… Кто там ходит по коридору?
— Наверно, дежурный дядька Фома.
Пушкин не отвечал.
— Жанно, — сказал он через несколько минут, — это не дядька. У дядьки сапоги скрипят. А этот ходит неслышно.
— Как же ты знаешь, что он ходит?
— Он шуршит возле дверей.
Жанно был мальчик решительный. Он встал с кровати, приоткрыл занавеску — и отпрянул.
Возле самой двери боком к Жанно возвышался Пилецкий. На нём был длинный чёрный халат, на голове ермолка. Он стоял опустив голову и сложив ладони перед лицом, словно молился.
— Закройте занавеску, Пущин, и ложитесь спать, — сказал он, не оборачиваясь.
Жанно хотел было спросить: «Что вы здесь делаете, господин инспектор?» — но ничего не сказал. Он тихо закрыл занавеску, а потом не удержался и снова чуть приоткрыл её.
Пилецкий передвинулся дальше. Теперь он стоял возле двери Пушкина.
Жанно подождал несколько минут и выглянул опять. Пилецкий находился возле двери лицеиста Саврасова.
Помолившись, он перешёл к следующей двери.
В течение получаса он передвигался от одной двери к другой. Лампа у дальней арки тускло освещала коридор. Длинная чёрная тень ползла за инспектором по стенам Лицея. От инспектора попахивало чем-то сладким, как от царя.
Жанно постучал в стенку.
— Саша, — зашептал он, — это Пилецкий. Он ходит от одной двери к другой и молится.
— Молится? — переспросил Пушкин. — Как бы не так! Он подслушивает.
КОМЕТА
Повое светило появилось на небе Царского Села.
Над беседками, мостиками и аллеями, между звёзд, висела яркая завитушка, похожая на перо петушиного хвоста. Панькина мать, выходя на улицу, каждый раз крестилась. Панькин отец, небольшой,
