фотоателье (любимые сферы приложения новоприезжих), и был поселен “на выселках” – в городках Чаренцаван и Арарат, целиком застроенных “хрущевками”. Они умудрились добиться для своих градообразующих заводов перевода в подчинение союзным оборонным министерствам. Их жизнь сразу изменилась. Получив военные заказы, они вышли из под опеки республиканских властей, а “глаз Москвы” был все же далеко. У руководства заводов создавалась возможность для проявления некоторой самостоятельности.
Вслед за ними начался бум в Ереване. Каждый год создавались многие десятки заводов и институтов, подчиненных Миноборонпрому, Минэлектротехпрому, Минсудопрому, Минприбору, Мингео, Минэлектронпрому, Минсредмашу (ядерному ведомству).
В московских ведомствах ценили изобилие грамотных кадров, к тому же их подготовкой занялись отличные местные институты и техникумы. Все это давалось союзным ведомствам легко: без завоза рабочих и инженеров, как во всех других республиках!
В 60-е годы в Ереване производились уникальные полимеры для военных целей, клеи, станки, вычислительные машины. В многочисленных институтах разрабатывались передовые области физики и химии, кибернетики и электроники, энергетики и точной механики.
Все большее число институтов и заводов добивалось для себя статуса секретности. Для этих целей союзным чиновникам отвозился коньяк, устраивался их приезд в Армению… Несомненно, большим количеством шикарных пансионатов и домов отдыха Армения обязана руководителям таких предприятий, которые имели долгосрочную программу обработки своих московских патронов с целью усиления их покровительства.
Удаленность руководства давала возможность руководителям предприятий вольно обращаться с финансами, сырьем, реже – конечной продукцией. Создалась возможность пускать их “налево”. Это была та золотоносная жила, которая срастила часть руководства предприятий с криминалитетом. Побочным эффектом чего стало резкое снижение банальных квартирных и карманных краж: преступники переключились на махинации и подпольные производства.
Республиканской осталась практически только обувная промышленность. Она осталась несекретной. Спроси ереванца, какая специальность была самой популярной в 60-е. Наверняка скажет – “обувщик и строитель”. В то время как на самом деле это были электронщик и химик. Только секретные – даже родной армянский Госкомстат о них не знал…
В результате засекречивания и тайной “приватизации” секретными стали даже такие заводы, которые производили обычные болты и гайки (завод “Метиз”: остановку трамвая у этого завода так и называли – остановка “Болт и гайка”), или столовые приборы (у этого “секретного” завода в Эчмиадзине вечно толпились приезжие, желающие приобрести отличные вилки и ложки).
Но казусы казусами, а социальное влияние бурного взлета промышленности и науки было крайне благотворным для всей Армении. Во-первых, армянская любовь к образованию подтвердилась успехом тех, кто занял ведущие позиции в науку и промышленности на первых ее шагах. Имена многих из них, в отличие от “варпетов” культуры, не стали общеизвестными. Но в людях укрепилось желание непременно дать как можно лучшее образование детям, усилилось внимание к институтам, уважение к учителям, преподавателям.
Надо сказать, образ инженера, ученого и учителя (да и врача) в Армении резко контрастировал с общесоюзным. Как и во всей стране, это были не самые высокооплачиваемые люди (кроме крупных руководителей). Но в Армении отношение малообразованных рабочих к образованным интеллигентам оформилось в 60-е годы как отношение отцов к любимым детям: за интеллигенцию “болели”, ее любили слушать, ее считали цветом нации. Старшие, малообразованные слои считали: “Это наши дети, мы трудились, чтобы они получили образование. Они – наше будущее”.
Мало кто вне Армении поверит, что интеллигент (в правильном смысле – специалист, профессионал) носил свое имя с гордостью. Его по возможности оберегали от бытовых проблем, без которых не обходилась жизнь других людей, его искренне уважали: работники ЖЭКа и милиционеры в том числе.
Пожалуй, социальная обстановка вокруг научной и промышленной интеллигенции стала главным залогом тех успехов, которых добились ученые и производственники Армении.
Сведения о них не очень известны, поскольку имели оборонное значение. Но теперь о них можно хотя бы перечислить. В промышленности это уникальные полимеры и строительные материалы, солнечные батареи для космических аппаратов, точные измерительные приборы и эталоны, электроника от первых транзисторов до микросхем, первые электромузыкальные инструменты, лучшие в стране вычислительные машины (а в 80-х Армения выпускала уже 6 марок компьютеров – от микро- до больших), лазеры и лазерные кристаллы, целый ассортимент систем слежения, датчиков и автоматики, СВЧ-аппаратуры и промышленных роботов…
В науке это целый ряд достижений мирового класса в области физики высоких энергий, космических лучей, астрофизики, радиофизики, кристаллографии, тонкой органической химии, молекулярной биологии, и, наконец, мощнейший в Союзе исследовательский потенциал в области электроники.
Начало всему этому дали 60-е годы. А главное, именно тогда создался образ ереванца – высокограмотного, активного, крепко связанного со своей средой и ищущего пути в будущее для своей семьи, своего окружения, для любящего его народа.
В основу кинофильма “Здравствуй, это я”, была положена биография физиков братьев Алиханянов, создавших станцию космических лучей на горе Арагац и основавших Ереванский физический институт с его знаменитым электронным ускорителем.
Финальный эпизод фильма знаменателен. Шагающий по горам, как по городской улице, молодой физик в модной клетчатой рубахе встречает старого священника. “Сын мой, куда ты идешь? Не потерял ли дорогу в этих горах?”, – спрашивает батюшка. “Не беспокойся отец, места тут мне знакомые”, – совсем с другой, “городской” интонацией отвечает физик. Эти горы – продолжение улиц Еревана, его дел, его целей. Для физика эта станция космических лучей почти на вершине горы – родной дом на улице родного города.
Это был недолговечный период расцвета Еревана. Это тот солнечный Ереван, который остался как мечта и прекрасная сказка, как недосягаемая цель, как “золотой век”, к которому, увы, нет возврата, как первая и последняя любовь даже в памяти тех, кто его почти не видел, не застал – у современного юного поколения. Кажется, это был единственный по-настоящему счастливый советский город, который был ребенком советской империи, и как ее дитя, знал только любовь и ласку и сам любил ее наивной преданной любовью. Вряд ли сейчас это можно вполне понять.
День сегодняшний
Мы приводим, с самыми незначительными купюрами, рассуждения сегодняшней молодежи о судьбе Еревана. Я, Светлана Лурье, собрав однажды у себя дома несколько студентов университета и включив диктофон, о котором быстро забыли – вспоминали, только, когда он почему-либо “не хотел” записывать, предложила им поразмышлять о значении, о настоящем и прошлом Еревана.
– Тот Ереван был какой-то очень родной, мягкий, ласковый, какой-то материнский Ереван. Потом я долго жил в Тбилиси, а когда я в 90-е годы вернулся сюда, это была совсем другая какая-то атмосфера, на много более жесткая.
– И я хочу сказать насчет мягкости Еревана. Я, конечно, тогда тоже ребенком была. Но я вспоминаю совершенно другие отношения между людьми. Мама меня всегда брала с собой на работу. Она тогда в Академии наук работала. Там говорили, не знаю…
– Музыка, искусство, кино?
– Да, но не только об этом. Люди проводили дни спокойные какие-то, они имели свой ритм. Сейчас по- другому, сейчас жестко. Работа по ночам делалась. А вот днем рабочие часы никто не использовал для того, чтобы работать. Днем это были часы общения. Я это великолепно помню. Мои родители приходили ночью и
