многочисленными тягловыми животными кочевники и скотоводы как никто иной подходили для осуществления функций по доставке пищи городам, не стоявшим на судоходных реках. Действительно, имеет смысл утверждать, что союз городского населения и скотоводов составил основу исламского общества. На всем Ближнем Востоке кочевники сумели убедить (или принудить) горожан сотрудничать с ними в деле эксплуатации крестьянства. Составлявшие большинство общества земледельцы были совершенно беззащитны, будучи привязанными к земле как унаследованным укладом повседневной жизни,[96] так и, в отличие от горожан и кочевников, неспособностью к мобильности или к участию в рыночных процессах.
Связи между степняками и жителями цивилизованных земель переступили критическую черту в X в., предвосхитив на столетие аналогичное изменение на море. Начиная с 960 г. тюркские племена стали проникать в срединные земли ислама в количестве, сделавшим возможным захват власти в Иране и Месопотамии. Еще одно тюркское племя— печенеги— наводнило в 970-х годах Украину, отрезав русских от Византии. В тот же период, на северо-западной границе Китая сложилось несколько достаточно сильных государств, например, империя киданей в 907 — 1125 гг.
Эти политические события отражали тот факт, что, исключая печенегов, эффективность организации кочевников в Китае и на Ближнем Востоке в X в. превзошла прежние племенные рамки, что в определенной степени было обусловлено усовершенствованным вооружением. Так, торговля с цивилизованными соседями и поставки в достаточном количестве сделали металлический доспех и шлем стандартной экипировкой киданьского войска. Те же кидани научились использовать катапульты и другие осадные орудия, преодолев, таким образом, былую неспособность степной конницы брать штурмом укрепления. Однако новое вооружение было менее важным, чем новые модели общественной и военной организации — в X в. система управления и военная дисциплина, позаимствованные у цивилизованных соседей, заменили (или, по крайней мере, модернизировали) старые племенные структуры. Кидани, например, подобно ассирийцам, организовали свою армию на основе десятичной системы — десятков, сотен тысяч и т. д.
Захватившие Иран и Месопотамию турки были еще более радикальны в разрушении племенной модели, став воинами-рабами на службе у своих цивилизованных властителей (во всяком случае, до тех пор, пока не узурпировали эту власть в свою пользу)[97].
Рост военной мощи кочевников в результате взаимопроникновения с цивилизованными обществами достиг вершины в XII в. Чингисхан (правил в 1206–1227) объединил почти все народы степи в единую командную структуру. Его армия также строилась по десятичному принципу (покоренные степняки попросту отправлялись в войска начинать службу рядовыми), а карьерный рост зависел от успеха в бою. Когда эта могучая армия вторглась в цивилизованные земли Северного Китая и Центральной Азии, монгольские полководцы перенимали любой новый вид оружия. Так, китайская взрывчатка была использована в кампании 1241 г. в Венгрии, а превосходившие воображение китайцев осадные орудия мусульман— в кампании 1268–1273 гг. против северной сунской династии. Как уже указывалось ранее, Хубилай захватил и преобразовал океанский флот южносунских императоров для вторжения в Японию и другие земли за морем. Вместе с тем ошеломляющий успех монгольских армий в XIII в. таил в себе и рок, веками губивший степных завоевателей. Комфорт и услады цивилизации на протяжении двух-трех поколений гарнизонной жизни были более чем достаточным средством для того, чтобы напрочь извести былые выучку, слаженность и боевой дух. Этого следовало ожидать, и в полном изгнании монголов из Китая в 1371 г. нет ничего удивительного. В западной Азии и Руси монголы не были изгнаны — в конце XIII в., когда сюзеренитет Великого хана в Пекине утратил даже ритуальное значение, их просто поглотили численно превосходящие тюркоязычные племена.
Однако эти естественные варианты изгнания или ассимиляции не были решающими в противостоянии степняков цивилизованным обществам. Расширение монгольской империи в Азии дало жизнь двум случайным побочным факторам. Первым было демографическое бедствие, обрушившееся на степняков, и в истории Европы известное под именем Черной смерти (1346 г.). Вероятно, впервые бациллы эпидемии были занесены в степь монгольскими всадниками, возвращавшимися из походов в Юнань и Бирму (где заболевание существовало на эндемическом уровне населения, жившего по соседству с норными грызунами). В новой среде обитания бацилла оказалась в благоприятных условиях, а кочевники оказались беззащитными перед лицом дотоле неизвестной, смертоносной инфекции. Результатом было резкое сокращение численности населения; целые области Евразии полностью обезлюдели.
Постепенно возникли народные средства, достаточно эффективно защищавшие от возможных новых инфекций. Подобные методы уже в 1920-х наилучшим образом зарекомендовали себя в маньчжурских степях при последней серьезной вспышке эпидемии в этой части мира. Однако приобретение подобного опыта требовало времени, а за два столетия после 1346 г. зараза, занесенная обозами в результате победоносной экспансии за тридевять земель, выкосила население степи [98].
Последовавшее прекращение постоянного демографического давления степи на цивилизованные земли привело к нарушению одного из основных векторов человеческой миграции в Старом Свете. Ко времени, когда население степи начало возвращаться к прежним показателям численности, в действие вступил второй фактор, также обусловленный монгольской экспансией — появление огнестрельного оружия, позволившего успешно бороться с кочевыми лучниками. Оно стало широкодоступным начиная с середины XVI в. и сразу же положило конец господству степной конницы на поле боя. Началось обратное движение — земледельцы двинулись на восток, распахивать пригодные для обработки области степной полосы Евразии. Продвижение в 1644–1911 гг. России Романовых на восток и Китая при маньчжурской династии — на запад явилось политическим показателем этой обратной волны. По иронии судьбы, распространение огнестрельного оружия, ознаменовавшего окончательный закат Великой Степи к середине XVIII в., было побочным продуктом военных успехов монголов, а также крайнего рационализма, проявляемого ими в подборе и разработке вооружений, тыловом обеспечении и управлении.
В X–XII вв. тюркская солдатчина Ближнего Востока и Индии в союзе с арабскими, иранскими и индийскими горожанами пришла к власти. Бывшие кочевники восприняли исламскую городскую культуру и совместно с городскими купцами и ремесленниками приступили к беспощадной эксплуатации земледельцев[99]. По этой ли причине, или в силу иных обстоятельств, в срединных арабских землях начался экономический спад. Купцы Ирака и соседних земель, достигшие вершин богатства в X–XI вв., в тринадцатом начали терять былое влияние и капитал[100]. Ирригационная система Ирака также пришла в упадок; соответственно резко снизилась плодородность земель (не исключено, ввиду климатических сдвижек). Теплое сухое лето и небывало богатые урожаи зерновых в Европе могли означать засуху и неурожай на Ближнем Востоке; и тогда пашни уступали место пастбищам даже близ городов (что, соответственно, означало возрастание политического веса кочевников)[101].
В любом случае, исламский мир не сумел в полной мере задействовать новые технические возможности, ставшие доступными благодаря распространению китайских знаний в ходе объединения Евразии монголами. Точнее говоря, турки-османы задействовали артиллерию при взятии Константинополя в 1453 г., однако пушечных дел мастерами у Мухаммеда Завоевателя были венгры. Уже к середине XV в. производство пушек у латинян находилось на более высоком уровне, чем в других областях цивилизованного мира, включая Китай.
То, как латинские христиане смогли достичь такого уровня, а также бесповоротность, энтузиазм и эффективность, отличавшие их усилия по коммерциализации военного дела, является темой следующей главы.
Глава 3. Военное предпринимательство в Европе. 1000-1600
В 1000 г. почти все население западной части европейского континента, известное под именем
