возможности местных мусульманских правителей. Однако эти шаги имели в Индийском океане лишь местный и ограниченный успех, поскольку являвшиеся мастерами средиземноморского стиля морского боя османы мало что могли противопоставить современной тактике пушечного боя.
Последнее утверждение нуждается в кратком разъяснении. Средиземноморский стиль морского боя с античных времен предполагал таран и абордаж, что, в свою очередь, требовало легких, быстрых и маневренных галер с большим экипажем из гребцов и морских пехотинцев. Подобный флот также представлял собой сухопутную армию, стоило кораблям причалить к берегу, а их командам — приступить к осаде крепости или мирному поиску питьевой воды. Позднее, в XIII в., появление всепогодных парусных судов внесло усовершенствования в тактику средиземноморского стиля. Новые суда задействовали арбалет в невиданном прежде количестве и могли уверенно держать противника на расстоянии. Торговые суда ни в чем ином и не нуждались.
Еще более резкие изменения произошли в результате появления усовершенствованных пушек в конце XV в. — европейские мореходы быстро поняли, что революционизировавшие ведение войн на суше пушки могут с равным успехом сделать это и на море. Прочные парусники, которые уже ходили по Атлантике, могли быть переоборудованы в пушечные корабли, сравнимые по огневой мощи с бастионами, разработанными в тот же период военными инженерами для защиты крепостных стен. Обладавшие необходимой маневренностью подобные плавучие бастионы были одинаково пригодны и для наступления, и для обороны. Как и в случае с обстрелом крепостных стен пушками несколько ранее, огонь по легким судам имел катастрофические последствия — с той разницей, что до появления самолетов и подлодок в XX в. кораблям с тяжелой артиллерией на море противопоставить было нечего.
Результатом стали крупномасштабные изменения во флотских делах. Скоростные средиземноморские галеры оказались легкой добычей корабельной артиллерии. Столь же беззащитными оказались и торговые суда Индийского океана; их легкая конструкция была оптимально приспособлена к муссонным ветрам, однако делала невозможным размещение мощных пушек (отдача которых для легких судов имела те же последствия, что и попадание выпущенного ими ядра).
Пушки, разработанные французами и бургундцами в 1465–1477 гг. превосходно подходили для размещения на прочных тяжелых кораблях. Единственным усовершенствованием был лафет, поглощавший отдачу при выстреле откатом назад: таким образом, орудие оказывалось в удобной позиции для перезаряжания (возвращение орудия при помощи рычагов на огневую позицию требовало от расчета точности и слаженности). Новые орудия оказались столь тяжелыми, что для сохранения остойчивости судна потребовалось расположить их возможно ниже. Для этого пришлось прорубать орудийные порты почти на уровне ватерлинии и снабжать их прочными герметичными крышками на время переходов. Корабль, построенный в 1514 г. для короля Англии Генриха VIII, определил основные характеристики класса судов, для которого мощность бортового залпа стала столь же значимой, сколь собственно мореходные качества. Семьдесят лет спустя сэр Джон Хокинс снизил высоту носовой и кормовой надстроек, чтобы улучшить мореходность боевых кораблей королевы Елизаветы. Благодаря этим нововведениям «артиллерийская революция» XV в. состоялась и на европейских океанских судах — теперь они обрели подавляющее превосходство над любым флотом любого другого континента.
Тяжелые пушки, которые являлись почти обязательными и для торговых кораблей, способствовали поразительно быстрому установлению европейского владычества над Америкой и Азией (началось соответственно в 1492 и 1497 гг.). Легкая победа португальской эскадры над многократно превосходящими силами мусульманского флота у порта Диу в Индии (1509 г.) наглядно продемонстрировала превосходство дальнобойного (до 200 метров) вооружения европейцев над традиционной тактикой абордажа южных морей. Старые приемы оказывались бесполезными против ядер; несмотря на кажущуюся неприцельность дальнего огня, пушечным судам следовало лишь сохранять дистанцию.
В Средиземном море закат старой абордажной тактики и восход атлантического стиля морского боя запоздали. Вплоть до заключения в 1581 г. перемирия, прервавшего на столетие боевые действия испанского и османского флотов, галеры оставались основной ударной силой на Средиземноморье[130]. Именно то обстоятельство, что основным морским противником были турки, и не позволило испанцам посвятить себя идее пушечных судов столь же всецело, сколь это сделали голландские и английские контрабандисты и пираты, ставшие грозой Иберийских колониальных империй. Когда сын Карла V Филипп II Испанский (правил в 1556–1598 гг.) потерял терпение и решил вторгнуться в Англию, флот, собранный для этой цели, был приспособлен скорее для ближнего боя, нежели пушечной дуэли. Да, основу Великой Армады составляли построенные для трансатлантических переходов галеоны, несшие достаточное количество орудий — однако недостаточная маневренность не позволяла им успешно бороться со сравнительно малыми и проворными английскими судами. В свою очередь англичане не могли уничтожить прочные галеоны одним пушечным огнем, так что основной причиной постигшей испанцев катастрофы был шторм у берегов Шотландии на обратном пути.
Тем не менее поражение Армады было вполне естественным и продемонстрировало непригодность средиземноморской тактики в открытых морях. Мыслившие старыми шаблонами испанцы и турки не имели ни малейшего шанса противостоять океанской морской мощи Голландии, Англии и столетием позже — Франции. Последующий переход морского превосходства к державам северо-западной Европы во многом способствовал упадку средиземноморских земель, ставшему очевидным в первой четверти XVII в. Корабельные пушки голландцев и англичан перекрыли средиземноморским народам последний выход из угрожавшего им экологического и экономического тупика — тупика, так искусно исследованного Фернаном Броделем[131].
Рынок утверждает свой контроль
Важной особенностью европейской морской мощи XVI в. был ее квазичастный характер. В Англии, например, Королевский флот только начал отделяться от торгового; большинство встретивших в 1588 г. испанскую Армаду кораблей было торговыми судами, обычным источником дохода которых являлось сочетание торговли с набегами. В самой Армаде насчитывалось 40 вооруженных купеческих судов и только 28 специализированных боевых кораблей[132].
Голландские, английские и французские купцы, заходившие в объявленные исключительными заморские владения Испании и Португалии, обладали всеми преимуществами и недостатками контрабандистов. Они могли вести законную торговлю в любом из европейских портов или совершать набеги на побережье собственно Испании, ввязываться в торговлю рабами на других берегах, словом, делать то, что капитан и владельцы корабля находили наиболее прибыльным. Год за годом оснащенные и вооруженные суда возвращались в свои порты с грузом награбленного и наторгованного, содержание которого зависело от возможностей, предоставлявшихся во время плавания.
Несомненно, это был опасный бизнес, в котором успех или провал зачастую предопределялся соотношением сил при контакте. Грабитель всегда рисковал быть ограбленным еще более сильным коллегой, а постоянная готовность к применению оружия была столь же опасна для жизни и здоровья моряков, сколь и для солдат на суше. Вкладчики, чьи средства делали возможным оснащение судна и наем команды, также рисковали — ведь корабль мог вернуться с пустыми трюмами или не вернуться вообще. Однако триумфальное возвращение сэра Френсиса Дрейка и астрономические прибыли от его кругосветного похода (1577–1580) заставляли забыть о возможных неудачах[133].
Даже скупые правители вроде Мануэля Португальского (1495–1521) и Елизаветы Английской (1558– 1603) сочли выгодным поощрение подобного рода путешествий. Оба эти монарха вкладывали личные средства в заморские проекты: таким образом, королевский авторитет обозначал значимость предприятия, в то же время не рискуя государственными фондами. Амбициозный Мануэль даже попытался стать единоличным обладателем прибыли от торговли пряностями, однако для этого был вынужден взять в партнеры генуэзских банкиров — единственных, кто мог предоставить наличность, достаточную для снаряжения монарших судов. Проценты по кредиту и казнокрадство королевских служащих урезали доходы португальского монарха настолько, что тот в дальнейшем перестал вкладывать личные средства (хотя для
