— Восемь гиней — этого достаточно.
— Более чем достаточно.
— Будем надеяться, испытательный срок продлится недолго.
Она радостно кивает в знак согласия, и ее щеки покрываются розовым румянцем. Я любуюсь ее стройным станом, когда она подает мне кофе. Меня охватывает трепет, я спрашиваю себя: «Если б объявили помолвку, добился бы я от нее чего-то большего или нет?»
Хамада насмешливо замечает:
— Стоило нам закончить партию в нарды, как ты снова стал блуждать в далеких мирах. О чем ты думаешь?
Я молча слежу за фокусником, который показывает свои трюки перед кафе, окруженный ребятней. С отвращением смотрю на змею, что обвивается вокруг его шеи.
Хамада спрашивает:
— Ты любишь фокусников?
— Нет.
Вздыхая, он произносит:
— Мой внук очень болен.
— Да поможет ему Господь.
— Ты помнишь стихотворение, которое начинается словами: «И наши дети подобны...» Как там дальше?
— Вроде бы я его читал, но я плохо запоминаю стихи.
— А я теперь забываю то, что следует помнить, и помню совершенно ненужное.
— Я тоже.
— Иногда я даже забываю грамматические правила, которые преподавал всю жизнь.
Моего отца отправили на пенсию в тот самый год, когда я поступил на службу. Я прочитал на его лице растерянность и что-то похожее на стыд, который он пытался спрятать за вымученной улыбкой, и сказал про себя: «Мой отец опечален». Он старался не менять своего ежедневного распорядка: ложился спать в полночь, вставал рано утром, в восемь утра — вместо семи, как раньше, уходил из дома, после полудня возвращался из кафе «Дававин» — вместо министерства, обедал, спал и снова отправлялся в кафе. Но его печаль не проходила. Я решил утешить его и вселить в его сердце немного радости. Ведь он мой отец и друг, и нам нечего друг друга стыдиться. Я скажу ему: «Давай руку, пойдем вместе в дом Баха- эфенди Османа сватать Маляк. Сегодня мой, а также и твой решающий день. Нет никакого смысла ждать замужества Фикрии и Зейнаб — так можно прождать до скончания века». Но отец внезапно умер. Он не болел и ничего не подозревал. Это случилось рано утром, за завтраком, когда он пил кофе. Как позже определил врач, у него, отказало сердце. Женщины вопили и били себя по лицу. Я плакал вместе с женщинами, словно был одной из них. Я никого так не любил, как отца. Его смерть застигла меня в том возрасте, когда в нее трудно поверить.
— Смерть от разрыва сердца — самая легкая, — говорил он и приводил мне в пример своего отца.
Я не думал, что когда-нибудь познакомлюсь с нуждой. Она предстала предо мной неожиданно, хотя долгое время жила рядом. Я понял, как мы бедны, только после кончины отца. Целую вечность я жил в мире призрачных надежд. Меня поразило, что отец не оставил после себя никакого состояния, если не считать сорока гиней, которые он завещал матери на похороны и погребение. В чем же был секрет достатка, в котором жила наша семья? Дело объясняется очень просто. Мир находился в тисках глобального кризиса, о котором я читал в газетах, не придавая этому значения. Люди, обеспеченные постоянной работой, имели твердый доход, на котором, при всей его незначительности, зижделось их благополучие. Товары были дешевыми и расходились прежде всего среди служащих. Благодаря этому мы ели, пили, одевались и гордились тем, что живем в Каире. После того как разразилась война, все стало меняться. Наступил коммерческий бум. Цены начали неуклонно подниматься. Собственники воспрянули духом. Наполнились мошны тех, кто наживался на войне. Свет померк перед простыми служащими, которым будущее не сулило ничего хорошего. И вот избалованный юноша оказался главой семьи, ответственным за судьбу матери и двух сестер, засидевшихся в девушках. Их жалкой пенсии едва хватало на самую скромную одежду, а на его зарплату с каждым днем можно было купить все меньше и меньше. Как в таких условиях говорить о моем обручении? И когда я теперь смогу жениться?
Я встретился с ней в ее доме — после поминок по отцу, устроенных на сороковой день. Сама атмосфера встречи не предвещала ничего хорошего. Я был еще во власти скорби, а она уважала мою скорбь. Но я никогда не видел ее такой печальной.
Я робко говорю ей:
— То, что отец ничего не оставил, поистине было для меня ударом!
Она уныло вопрошает:
— А пенсия?
— Пенсия! Какая же это пенсия, Маляк?!
— Все это похоже на заранее обдуманное убийство, — бормочет она.
— Это действительно убийство.
— Что ты думаешь о будущем?
— Я постоянно думаю о нем, нужно только время.
Несмотря на гнетущую нас печаль, моя страсть к ней разгоралась с новой силой. Или, может, печаль только подбросила дров в этот жаркий костер? Мне даже приходили в голову сумасшедшие мысли об изнасиловании. Мы расстались в самом тревожном расположении духа. Как и когда я женюсь? Вот вопрос, что постоянно мучил меня. Все мои коллеги по министерству женаты. Их удивляет, что я до сих пор холост. Многие готовы найти мне невесту: «Тебе это почти ничего не будет стоить». Но они — представители бунтующего поколения, погрязшего в грехах. Я слушаю, страдаю и молчу. Проклятие! Вот уж не предполагал, что судьба уготовит мне такой сюрприз!
Однажды мать вошла ко мне в комнату в своем траурном одеянии и села рядом со мною на софу. Опустив глаза долу, она произнесла:
— Надеюсь, Халим, я поступила правильно.
Ничего не подозревая, я спросил:
— Какие-нибудь новости?
— Не знаю, что и сказать.
Помолчав, она продолжала:
— Сегодня утром у меня была мать Маляк. Она моя подруга детства и вправе позаботиться о судьбе своей дочери. Она предложила объявить о помолвке, спросила о будущем. Я сказала ей: «Ты моя лучшая подруга, и между нами не может быть секретов. Маляк мне как дочь, и я никогда не найду Халиму девушку, которая бы была лучше ее, красивее, воспитаннее и ближе мне по крови. Ты должна знать, в каком мы сейчас положении». И я ей подробно обо всем рассказала, а потом спросила: «Что с нами будет, если Халим покинет нас?» — «А разве нельзя объявить о помолвке сейчас, чтобы прекратить всякие пересуды?» — «Еще неизвестно, когда он будет в состоянии содержать две семьи». Мы расстались, я — опечаленная, она — рассерженная, — закончила мать свой рассказ. — Может быть, я поступила неправильно, сынок?
Я был во власти гнева и бессилия. Но кого мне бранить или упрекать? Реальность несокрушима, как скала. Не могу же я сражаться с бесплотным призраком, имя которому невезение. Я возненавидел жизнь. О, тягостное, ужасное время!
Я отправился с визитом в дом своей возлюбленной. В этом доме любви и розовых мечтаний меня впервые встретили сухо. Маляк сидела безрадостная, хмурая, на лице ее не было и тени улыбки. В центре гостиной восседала ее мать, которая с издевкой спросила меня:
— Ты попросил разрешения у своей матери, прежде чем явиться сюда?
Потом, сменив тон, она с горечью произнесла:
— Вот уж не предполагала такого вероломства!
