— Вы же знаете о наших обстоятельствах, — ответил я убитым голосом.
— Аллах тебе не простит. Как может молодой человек вроде тебя жертвовать всей своей жизнью из- за того, что кому-то другому не повезло? Потом, в чем вина моей дочери?
— Позвольте мне объяснить...
Но она не дала мне договорить:
— Меня не интересуют объяснения, для меня важнее всего репутация моей дочери и ее будущее.
— Репутация Маляк вне всяких подозрений! — воскликнул я протестующе.
— О нет, твои посещения могут быть теперь истолкованы не в ее пользу.
— Мама! — вскричала Маляк.
— А ты помолчи! — прикрикнула та.
Я ничего не видел перед собой, когда бесславно покидал их дом. Я шел шатаясь, не в силах вынести выпавших на мою долю оскорблений, в тоске и отчаянии. Я спрашивал себя растерянно: «Неужели действительно со всем покончено? С любовью и надеждой? С Маляк и женитьбой?» Меня захлестнула волна бурной, яростной ненависти ко всему. Меня душила ужасная догадка о том, что я жертва в семье жертв. В тот вечер дома у нас царила такая же атмосфера, как в день смерти отца. Моя мать, Фикрия и Зейнаб сидели вместе на софе, не смея поднять глаз от стыда и досады. Мать виновато промолвила:
— Мы тяжелая ноша, но против судьбы не пойдешь.
Фикрия, которая жалела меня еще больше, чем мать, сказала:
— Я сделала бы все, даже невозможное, только бы ты был счастлив, но что я могу?
Зейнаб, огорченная не меньше их обеих, молчала. Когда я пошел в свою комнату, она пробормотала:
— На все воля Аллаха.
Сейчас, всякий раз оглядываясь назад, я вижу лишь свою ничтожную, бесплодную и жалкую жизнь, пустые грезы о богатстве и женщинах и этот отвратительный дом-тюрьму на улице Абу Хода. И всякий раз Хамада ат-Тартуши, желая развеять мою тоску, говорит полушутя, полусерьезно:
— Иди к ней, она, как и ты, одинока.
Теперь, как и встарь, Маляк стала возбуждать во мне желание. Как часто я мысленно сжимаю ее в объятиях!
Еще Хамада говорит:
— Если бы не теперешние времена, ты бы нашел женщину, которая предоставила бы тебе весь набор комплексных услуг! — И, хохоча, добавляет: — Вроде нашего «комплексного развития»!
Старик, будь он неладен, в хорошем настроении и поэтому шутит.
— Хочешь, скажу правду? — продолжает он. — Ты мог бы на ней жениться.
Я сердито глянул на него.
— Будь я тогда на твоем месте, — сказал он, — я бы купил обстановку для своей комнаты, хотя бы в рассрочку, и привел бы девчонку в семью, а там уж положился бы на Аллаха.
Я резко ему ответил:
— В то время мне это не пришло в голову.
— Не сердись, я просто вижу, что ты смирился с поражением, даже не пытаясь сопротивляться.
— Прошу, не вини меня за мою несчастную судьбу.
Нашему дому, казалось, мало было одного невезения. К нему присоединились и другие несчастья. Семью раздирала ненависть: то Фикрия препирается с Зейнаб, то мать бранится с Фикрией, то Зейнаб ссорится с матерью.
Фикрия говорит:
— Если бы мы получили образование и нашли работу, то не оказались бы в таком положении, да простит вас Аллах.
Мать кричит в ответ:
— Времена вашего покойного отца не то, что нынешние. Не поминайте злом усопшего.
В разговор вступает Зейнаб:
— Будь я посмелее, пошла бы в служанки.
Мать восклицает:
— Хоть бы Господь поскорее послал мне смерть!
О, дом несчастья и скорби! Будет ли конец этим взаимным упрекам? В то же время по отношению ко мне они проявляли всю нежность и любовь, на какие были способны. Я — глава дома и одновременно его жертва. Я ненавижу их в той же мере, в какой сочувствую им и жалею их. Какой превосходной хозяйкой была моя мать! Как счастливы они были с отцом! Она и не подозревала, что ее семью ожидает столь печальный финал. Однажды я сказал с досадой:
— Почему на наш дом обрушиваются одни несчастья?
— Из уксуса меда не получишь, — ответила мать. — Ты же сам...
— Сам?! — возмутился я.
— По правде говоря, я желаю, чтобы они вышли замуж, только ради тебя.
— Если каким-то чудом и появится жених, то что я за них смогу ему дать? — спросил я насмешливо.
Мать вздохнула и ничего не ответила. Я повысил голос:
— А я? Чем я виноват?!
— Уходи, женись и предоставь нас нашей судьбе, — сказала она раздраженно.
— Я даже этого не могу сделать! — воскликнул я с горечью.
Дом несчастий, который я с каждым днем ненавижу все сильнее. Все те же лица, все те же лишения. Будет ли у этой жизни когда-нибудь конец? Фикрия раздражительна, Зейнаб эгоистична. Они не покидают дома из-за того, что злы на весь мир, что в их гардеробе нет приличной одежды. Между тем война продолжается, цены растут, тревоги множатся. Я говорю матери:
— Главная наша беда в том, что мы слишком многое себе позволяем. Мы должны быть крайне осмотрительными в расходах.
— Я делаю все, что в моих силах.
— Отец, да простит его Аллах, не позаботился о будущем!
Как обычно, она встала на его защиту:
— Он был не в состоянии сделать больше того, что сделал.
— Он транжирил деньги, слишком меня баловал и тем самым испортил мне жизнь!
— И ты его упрекаешь за то, что он любил тебя больше всего на свете?!
— Он поступил бы разумней, если бы экономил деньги, чтобы выдать замуж своих дочерей.
— Отец намеревался откладывать для этого часть своей пенсии.
Однажды мой начальник позвал меня к телефону. До меня донесся голос, от которого бурно забилось сердце. Да это Маляк, моя любимая! Она назначила мне встречу в предвечернее время на улице Дворцов. Мы встретились, когда в моем сердце уже угасла последняя искра надежды, после целого года мучительно долгой разлуки. Передо мной снова ее прекрасное лицо, прелестный стан. Смущаясь и стыдясь, она сказала:
— Ты, конечно, меня забыл!
Мы пошли вместе.
— Я никогда не думал, что все так кончится, — произнес я.
— Всякий раз, когда мне делали предложение, я отказывала, но как жить дальше?
— Я виноват перед тобой, Маляк.
— Значит, никакой надежды?
— Если не будет еще хуже!
Она сникла.
— Было бы нехорошо обманывать тебя, — произнес я.
