– Какие у нас планы? Он включил зажигание.
– Ну-с, поедем, посетим приличные и неприличные места, а там видно будет – план такой, – моего согласия он не спросил, как человек, привыкший подчинять.
Женское чутье подсказало, что не все пункты плана освещены умышленно, и на этот раз просто сказать: «Пока, созвонимся» возле своего дома мне не удастся. Ощущалась в нем сексуальная притягательность такой неясной и гнетущей силы, что частые поломки электропроводки его предыдущего автомобиля, на которые он вскользь посетовал, были вполне объяснимы.
Да, автомобили – его страсть, он менял их каждые полгода и чуть не весь вечер говорил о них, выдавая глубокое знание предмета. Александр держал автомастерскую где-то на Парнасе. Слушая про масляные фильтры и гидроусилитель руля, я твердо осознала свою низкую конкурентоспособность по сравнению с ними.
Мы останавливались пару раз на Невском и улице Жуковского. Александр проходил в заведения первым, легким пружинящим шагом, я семенила следом. Он был хорошо сложен, со вкусом одет – даже замшевые туфли в тон к одежде. Я оценила. Мягко улыбаясь официантам, он с ходу заказывал спиртное мне и кофе для себя прямо у барной стойки: «Девушка выпить любит, а я за рулем». Шутил. Официанты понимали, профессионально улыбались в ответ. Обращаясь ко мне, Александр смотрел поверх моей головы – была у него такая своеобразная форма смущения или безразличия. Я не поняла.
– Надеюсь, тебе не скучно? Тут еще одно местечко есть на Литейном, и домой. Я не любитель душных посиделок. Пришел, выпил, победил. Ты как считаешь?
На слове «домой» он положил руку на мою коленку и не убрал, пока курил, настойчиво перемещая ее выше, так непринужденно, как по поручню эскалатора. Я была пьяна – мне не хотелось, чтобы он убирал руку, и чувствовала бесстыдное жжение внизу живота.
Мы въехали во двор моего дома, нахохлившейся под ночными заморозками хрущевки. Он отключил мотор, отстегнул ремень и молча притянул к себе за руку. Как балерина, крутящая фуэте, я ухватила спасительный ориентир – свет фонаря. Его тусклый огонь пульсировал в безумном кружении и разрастался под пляски горячих, мокрых поцелуев и рук, которые стискивали грудь и залезали под трусики, инспектируя зону бикини. Он действовал напористо и молча, как океанский прилив. Вдруг я услышала:
– Домой пригласишь?
– Приглашу... не сегодня, – высвобождаясь, ответила я и поспешно выбралась из машины. Саша вышел и пошел следом за мной.
В свои тридцать лет я не могла пригласить мужчину на ночь. Утром родители бы словом не обмолвились, скорбно вызывая меня на завтрак. Но я не могла и точка.
В подъезде было темно, только на верхних этажах брезжил свет.
В тишине трещали одежды, со звоном упали ключи – земля уходила из-под ног. В считаные минуты я оказалась без юбки в одних чулках. Рывком он развернул меня к стене и стремительно вошел внутрь весь, до корня. Напряженные шарики уперлись мне в ягодицы. Было ощущение, что внутри меня орудует кабачок нового урожая. Опираясь на батарею центрального отопления, я обжигала пальцы о пыльные трубы. Нутро сотрясалось в оргазмическом спазме. Казалось, еще немного, и я умру прямо в подъезде от гадости и нелепости происходящего.
Облупившаяся штукатурка образовала миниатюрную пагоду на стене.
Наверху хлопнула дверь, послышались чьи-то шаги. Я успела подхватить скомканную юбку и ключи, пока Саша деловито расправлялся с ширинкой. Я взлетела на третий этаж и открыла дверь своей квартиры.
Проснулась от шума и холода. Головная боль обручем сковала виски. Память разметала клочья вчерашнего вечера. Полночи я удивительно обильно фонтанировала скудными ресторанными закусками над унитазом, извергая, казалось, самое себя.
Родители собирались на дачу – гремели ведрами в коридоре, раскрыли все двери и переносили вещи в машину. В квартире царила вселенская стужа. Мама прямо в плаще присела у моего изголовья. Она пахла весенним ветром. «А может, с нами поедешь, Мариша? На свежем воздухе поправишься быстрее, – она оглянулась на дверь, ища глазами папу. Обычно в его отсутствие ее охватывала тихая паника и беспомощность, как после ампутации конечности. – Да, Юрочка?»
Папа утвердительно кашлянул в коридоре.
– Я безнадежна, мама, езжайте без меня.
Мамины мысли целиком оккупировали лук севок и семена в крохотных разноцветных пакетиках – редис «Жара» и «Заря» – другие она не признает, огурцы традиционно «Либелла» и «Нежинский», укроп кустовой. Еще с вечера она любовно перекладывала их в картонную коробочку, перечитывала папе названия. Мог ли быть услышан мой робкий призыв о помощи в преддверии посевной? А ведь ей стоило просто спросить: «Девочка моя, что случилась?» И я бы все рассказала ей, уткнувшись щекой в мягкие ладони.
– Что за ерунда? – отмахнулась мама. – Суп я на плите оставила, а второе в микроволновке...
Она прошелестела плащом, задернула занавеску и вышла, так и не узнав, как я провела вечер и ночь. После отъезда родителей я слонялась в шерстяных носках, разнашивая тесные туфли, изредка просматривала новые сообщения на сайте. Интернет затягивал, как игровой автомат, успешно поддерживая иллюзию выигрыша.
Через неделю Саша перезвонил, беспечно поинтересовался планами на вечер. Я ответила, что занята. Мой голос был глух, тон неприветлив. Больше он не перезванивал. Летом я увидела его на пляже в Зеленогорске, с женой и двумя хмурыми девочками. Дочки громко ссорились из-за мяча. Я не испытала ни досады, ни обиды, ни грусти. Многократные Интернет-вакцинации привили равнодушие.
Все лето я лавировала между встречами с Интернет-мужчинами и работой. Случалось, что мелкие пригородные командировки совмещала со свиданиями. Я ходила в театры, рестораны, на концерты, салюты и ночные крытые катки. Припоминаю, как однажды полдня провела в Павловском парке в обществе славянских фундаменталистов. Немногочисленной группой они шествовали по аллеям парка в малорусских вышиванках, вооружившись посохами, почем зря кляли жидомасонов, ратовали за восстановление Киевской Руси и пугали отдыхающих. У предводителя с плеча свисала волчья шкура, стеклянные глаза зверя блестели тусклым безнадежным светом. Я ожидала, что они начнут колядовать у киосков в Тярлево, но росы извлекли из мешка казну, деловито справились о ценах и приобрели пирожки с капустой, а после степенно опустились на траву. Мы с Юрой-34 случайно прибились к ним у входа в парк. Юра, пригласивший меня на загородную прогулку, был худ, бледен и невысок ростом, работал художником-дизайнером в типографии, оформлял шоколадные обертки. Он говорил, не умолкая ни на секунду.
– По сути, лучше так, на свежем воздухе. Пусть себе митингуют, лучше, чем водку хлестать, – рассудительно заметил он. – Только ты не смейся, кажется, для них это все очень серьезно. А ты, я вижу, можешь! – Юра ущипнул меня за ягодицу. – Пре-зики взяла? Может, за кустик сходим, пока славяне трапезничают?
Еще пару месяцев назад я бы оторопела от такого оборота, залившись тургеневским румянцем. А теперь ни один мускул не дрогнул, будто не слышала.
Я лишь утвердилась в своем упорстве. Поначалу подруги живо интересовались, потом подтрунивали, а спустя несколько месяцев сочувствовали: «Неужели ни один тебе не подошел?» Отныне я знала, чего хочу, из десятка встреч, лиц, сотен слов получив эти знания. Оставалось терпеливо ждать встречи с тем единственным, чей контур, едва уловимый, как апрельский зеленый дым над голыми ветвями, плыл в моем воображении.
Ольга звала на море, но я отказалась.
– Оленька, прости, – бормотала я, – ты не понимаешь. Не могу я просто так уехать, пока личная жизнь не устроена.
– Ну-ну, – сдержанно отвечала Ольга. – Не ожидала от тебя такого фанатизма. Как-то легче надо относиться ко всему. Настоящая встреча произойдет, когда этого не ждешь. А ты, как оголтелая, носишься по Интернету! По-моему, у тебя уже зависимость. Тебе надо просто передохнуть! Поехали!
– Олюня, нет! – выдавила я. Подруга сменила тактику:
– А как же твои любимые турецкие десерты? – Она нараспев продолжала: – Вино, фрукты, сладости. Море. Загар. В турецкую баню пойдем, в Пам-мукале съездим.
