словно сообщила прогноз погоды на завтрашний день. Под его прямым взглядом я могла говорить то, что думаю и чувствую на самом деле. Перед ним у меня никогда не получалось кривить душой, играть, кокетничать, я обреченно повествовала правду:
– Я знаю, что ты можешь подумать – мы видимся второй раз в жизни. Думаешь, я клиническая идиотка. Может быть, это и есть любовь с первого взгляда. Но ты нужен мне, нужен весь, я не хочу размениваться, ждать редких и случайных встреч. Знаешь, я устала быть одна.
Я не сводила с него глаз, ожидая, что он ответит. Я видела его лицо совсем близко: мокрые слипшиеся ресницы, царапину на левой щеке, кожицу обгоревшей кожи на носу, высокий лоб и серые глаза. И все в нем было мило и дорого мне, так казалось, я часами могу смотреть в любимое лицо.
– Я знаю, – серьезно сказал он.
– Знаешь?
– Ты же сама сказала. – Он, улыбаясь, осторожно поцеловал меня.
Я ответила на поцелуй, закрыв глаза, словно хотела утонуть в нем. Мы застыли на середине маленького лесного озера, похожего на блюдце, полное чернил, а когда целовались, казалось, что не вода, а он обнял меня всю, обжигая желанием. Его кожа пахла озерной водой и рыбой.
Его любили все. Летчики, техники, коллеги, продавщицы, вахтеры, сторожа, таксисты, официантки, моя мама и кот. Где бы мы ни появлялись, перед ним открывались двери, находились свободные места, последние билеты. Мощность его обаяния можно сравнить с парогазовой энергетической установкой. Долгое время для меня оставалось загадкой, любил ли кого-нибудь он.
Вечером мы добрались домой и столкнулись в подъезде с родителями. Я представила Андрея. Он подхватил мамины сумки и корзину с котом, легко взлетел на наш этаж, легко вошел в нашу жизнь. За ужином говорила мама, изредка поглядывая на отца: «Правда, Юра! Нет, ну скажи!» О рыбалке, о новой моторной лодке, об огороде, о секретах приготовления абрикосового джема, о засолке огурцов. Я с тревогой наблюдала за Андреем. Он слушал с неподдельным вниманием. Кажется, не издал ни звука. Кот, сохранявший длительный нейтралитет на подоконнике, притворно зевал, вылизывал растопыренную пятерню, но к концу вечера дрогнул и умостился у Андрея на коленях. Никогда прежде дома мне не было так уютно, так спокойно, только в детстве. Качались за окном кленовые ветви, качались огни фонарей. Ужин затянулся до позднего вечера.
– Какой умный молодой человек, – с благоговением прошептала мама в ванной.
– Да вы ему слова сказать не дали, – рассмеялась я.
Мама покачала головой:
– Ум не в словах.
Он остался ночевать. Моему изумлению не было предела, когда мама гордо прошествовала в комнату, неся на вытянутых руках, как каравай, стопку чистого постельного белья. «Чего доброго, папа за ней с иконами войдет», – подумала я, плотно закрывая за ней дверь.
Андрей пожелал всем спокойной ночи, выключил свет, лег в постель и обнял меня. Я лежала, как шаровая молния, застрявшая в полевой меже, искрясь нежностью и желанием от каждого его прикосновения, не узнавая того Андрея, с которым провела первую ночь, так сдержанны были его ласки. Он остался неумолим:
– Спать, спать. Родители услышат – неудобно.
– Тебе завтра на работу?
– Да, – его шепот обжигал ухо.
Я и не думала спать. Засыпая его вопросами, думала, что в каждом его слове нахожу подтверждение своим догадкам: именно таким я впервые увидела на аэродроме.
В нем было все то, чего недоставало мне: цельность, прямота, сочетание доверчивости к людям и недоверия к их словам. Он умел судить, но не осуждать. После провала на медкомиссии в летном училище, после многочисленных житейских неудач, развода родителей и нового брака матери он не сдался, не бросил занятий. Сначала учился в ДОСААФе, затем в летном клубе у Павла Александровича. Он рассказывал, опершись на локоть, как стало тесно в старой квартире новой семье. Маминым мужем стал знаменитый питерский режиссер. Андрей переехал к бабушке и в восемнадцать лет обрел полную самостоятельность. И ни словом не обмолвился Андрей, как стал он, взрослый сын, не нужен и неудобен, напоминая матери о возрасте. А на дворе начало девяностых – пора кооперативов и малиновых пиджаков.
– Мы с друзьями мясной кооператив открыли. Рэкетиры наехали. Хорошо, что жив остался. А сколько одноклассников сгорело! Спились, застрелили, посадили.
– А почему ты вдруг решил летать?
– У меня же мама – стюардесса, – воскликнул он, теребя мои волосы. – Представляешь, Мари-нушка, я еще не родился, а уже летал. У меня не было выбора.
Так я слушала, слушала и уснула незаметно, в слепящем свечении счастья, словно в комнате горела сотня огней. Так и проснулась, когда хлопнула дверь. Родители ушли.
– Андрюша, – тихо позвала я, не открывая глаз, коснулась губами его виска. Не открывая глаз, прильнула к нему...
Зазвенел телефон. Как некстати! Я свесилась с постели, нашаривая сотовый на полу.
– Марина, ты дома? Я забегу через полчаса? – плачущим голосом проговорила Наташа.
– Может, позже?
– Ты не дома? Неужели на аэродроме? – удивилась она.
– Дома, – я старалась говорить как можно тише, но Андрей проснулся, посмотрел на часы и мгновенно вскочил.
– А чего ты не можешь? Дверь открыть?
– Дверь открыть могу, – покорно ответила я, в самом деле, пусть приходит. Теперь, когда Андрей встал, все равно.
– Хорошо, хорошо – обрадовалась Наташа. С кухни донеслось:
– Марина, покажи, где соль лежит.
Андрей в переднике готовил завтрак. Опершись о дверной косяк, я с умилением наблюдала, как он сосредоточенно нарезает хлеб, сыр, выкладывает масленку из холодильника. Думаю, что бы он ни делал тогда, все вызвало бы у меня восторг и умиление: читал бы газету, пил кофе или вовсе сидел на стуле нога на ногу.
– Яичница-глазунья, – сказал он. – Мое фирменное блюдо, приготовлю и побегу на работу. Начальство, как известно, не опаздывает, а задерживается, но меру тоже надо знать. Еще домой надо заехать, переодеться.
– Ко мне сейчас подруга зайдет, – говорила я, обнимая его, – ненадолго.
– Вот и отлично, позавтракаем вместе. Какие планы на вечер?
– Мы идем в кино. Забыл? – на ходу сочиняла я.
– Ну почему же сразу забыл? Все помню. Кино, потом кафе. Я освобожусь в шесть, – нашелся он.
– Давай на Гостинке встретимся, там Дом кино рядом. Всегда какой-нибудь неплохой фильм показывают.
Наташа появилась, когда Андрей раскладывал яичницу. Взбудораженная. С красными глазами.
– Прихожу домой, – всхлипывала она в дверях, – пахала весь день, пахала. А он говорит: «Почему ты холодильник не разморозила?» Инга сказала: «Такого папы нам не надо». А он назвал Ингу дебилом. А Инга ему в ботинок написала...
– Наташа, у меня гости, – смущенно прервала я, когда в прихожей появился Андрей. Перед ней, такой удрученною, мне неожиданно стало неловко за свое счастье, и это отравляло торжество.
– Знакомься, Наташа. Это – Андрей.
Он вышел в прихожую с лопаткой в руках и улыбнулся. Я с гордостью посмотрела на него, словно он, высокий, красивый и сияющий, – творение моих рук. Наташа повела себя странно, застыла без движения и вдруг порывисто отшатнулась от него к двери, словно ее сбила набежавшая волна. Я ухватила край не то длинной блузы, не то короткого платья, похожего на автомобильный чехол:
– Наташа, подожди, ты куда? Пошли с нами завтракать.
Она мелко затрясла головой.
