Андрей Молчанов
Новый год в октябре.
Это было его привычным удовольствием: когда бетонная ограда неслась навстречу, заполняя лобовое стекло, он резко тормозил; машину кидало юзом, и, чуть завалившись на бок, она обессиленно замирала перед воротами. Но сегодня подвели отвыкшие от руля руки - «Волга» чиркнула крылом о сваю забора, содрав черную кожицу эмали, хрупнуло стекло фонаря, и пижонство справедливо обернулось неприятностью.
День начинался неблагополучно. Утро выдалось темное, злое, с порывистым сырым ветром; на работу он приехал невыспавшийся, подавленный, мысленно живущий еще там - в экзотическом сне Индии.
Уже начинало светать, уже различался черный далекий лес на востоке, неровные пики елей… Накрапывал беспросветный окябрьский дождь. Поздняя московская осень… И трудно поверить, что еще вчера он бродил по выжженным солнцем аллеям Ред Форта, сидел в баре, подставляя опаленное зноем лицо под могильное дыхание кондиционера, а потом, выбравшись из живительного полумрака, вновь окунался в карнавал красок и звуков воточного города. Еще вчера слоняясь в гвалте базара меж дощатых лотков, заваленных мохнатыми кокосами, полумесяцами бананов, глядя на бледно-коричневых кобр, покачивающихся под сипение флейт, он отказывался верить, что пройдут какие-то часы, он очутится в ином, заштрихованнам дождем мире, и машина будет нести его по мокрому шоссе за город, к кучке сросшихся зданий, заслоненных чашами антенн, к НИИ. И часы истекли, и он, снова здесь, и ветер не поднимает опахала пальм, а качает верхушки голых тополей, и не простирается над ним океан нежнейшей голубизны — серая, беспроглядная пелена висит над головой; и холодок, струящийся в окно и столь желанный тогда, так хочется заменить раскаленным воздухом Индии, столь желанныи сейчас…
На двери кабинета поблескивала черным стеклом и позолотой табличка: «Начальник иностранного отдела»Первый сюрприз. И первый вопрос: кто столь любезно подсуетился в его отсутствие и что за цель суеты? Впрочем, вопрос несложен. Лукьянов. Первый зам, наипервейший враг, а цель: приколотив стекляшку, посеять сомнение в умах — мол, кто же вы, Алексей Прошин? Шеф головной лаборатории или некоего символического отдела?
Прошин ткнул в кнопку селектора.
-Начальника гаража. Зиновий? Салют, Алексей… Зайди.
Рабочий день начался. В институтских корпусах дрожащим люминисцентным светом вспыхивали окна. Небо светлела, ночная его темь размывалась белесостью, и Прошин, тупо смотревший в окно, внезапно понял: небо, пусть пасмурное и даже ночное, никогда не бывает сплошь серым или черным; в нем извечно живет голубизна… И это открытие погрузило его в пустое, задумчивое оцепенение, нарушенное стуком в дверь.
Глинский. В НИИ Сергей слыл первым красавцем. Синеглазый, с длинными черными волосами, изящный, он был красив той хрупкой, застенчивой красотой избалованного юноши, что сразу приковывает внимание женщин, а у мужчин вызывает презрение.
-Привет первой ласточке, - очнувшись, сказал Прошин.
-Местной вороне, скорее… Это ты ласточка. Элегантен. Прилетел из теплых краев. Только к зиме почему-то. Загорел…
- Сие не загар. - Прошин раскрыл портфель. - Я пожелтел от напряженного труда… Держи - он протянул сверток, - шкура питона. Ты просил что-нибудь необыкновенное? Получай. Можешь повесить на стенку. Будет прекрасное пугало для клопов.
-Тут… кое-какие изменения, - неуверенно начал Глинский. - Нам по приказу директора поручено разработать анализатор клеточных структур для института онкологии. Представитель их приезжал… Нужно сделать аппаратуру, фиксирующую локализацию опухоли и метастаз. Дают, короче, больному изотоп, и злокачественные клетки начинают накапливать его в большем количестве, чем здоровые. Такая идея.
-Оченно гуд! - Прошин резко встал, сунул руки в карманы и, покачиваясь, некоторое время глядел в пространство.- Спасибо, малохольный! Это же минимум лет семь работы!
-А что я мог? Ну? Ты кого за себя оставил? Лукьянова. Кто в договоре расписывался? Он!
А твой августейший папаша…
– Тихо! - Прошин швырнул на стол спичечный коробок. - Разговорился! А директор…
– А директор на мое предложение отложить вопрос до приезда Прошина ответил, что твой приезд ничего не решит. Да и чего ты взъелся-то? Работа стоящая…
– Стоящая! - Прошин развел руками. - Да мне же теперь неотлучно прийдется торчать в этой дыре, иначе узаконят должность начальника иностранного отдела, и лаборатория отойдет к Лукьянову. А лаборатория, милый, это реальная власть, это ценности, перспективы диссертаций — у тебя кандидатской, у меня докторской…
В дверь постучали, и вошел начальник гаража.
– А вот и Зиновий, - молвил Прошин устало.- Садись, дружище, поговорим о безотрадных делах наших. Как у тебя-то, кстати?
– Ды… все путем. - Пожилой механик, одетый в телогрейку и кирзовые сапоги, чувствовал себя скованно, отражаясь в полированной мебели и зеркалах.
– А у меня беда. - Прошин обнял его за плечи. - Автотрагедия. Тюкнулся. Крыло и фонарь. Ага! Он порылся в ящиках стола и извлек запыленную бутылку виски. - Держи. Доставлено из древней Индии. Жидкость вполне приемлимая.
– Значит, фонарь… - Зиновий поскреб подбородок коричневым ногтем.- Но за сегодня я ее навряд ли… И без того ЗИЛ на яме, потом автобус — глушитель пробило… Кручусь как кардан. Завтра! Ее ж и шприцануть надо и масло, небось, - чернота…
– Проклятая машина, - согласился Прошин нетерпеливо.
– Клапана посмотрю, - рассуждал Зиновий, сцепленьице… Я, сами знаете, люблю, чтоб капитально, чтоб без вопросов…
– За что бесконечно тебя уважаю, - заметил Прошин, прикрывая за ним дверь. - Святой человек! - повернулся он к Сергею. - И, кроме того, наглядное подтверждение моей правоты. Будь я клерк из отдела, послал бы меня друг Зиновий в автосервис. И кувыркался я бы там в очередях и платил бы за каждую гайку…
– Телефон звонит, - хмуро сказал Глинский.
– Да?
– Алексей Вячеславович? Прибыли? С добрым утром! - В голосе Лукьянова была ирония. - Сережа у вас? Рассказал о работе? Грандиозная штука? Да-а, впечатляющая и ошеломляющая. Более того. По этому поводу вам через час надлежит быть в институте онкологии.
– Данную миссию, - Прошин скрипнул зубами, - я поручаю вам!
– С радостью! Но там нужны именна вы — руководитель!Машина уже внизу. В вестибюле клиники вас встретит Воробьев Игорь Алексан…
Прошин бросил трубку.
– Еду, - сказал он Сергею. - В клинику. Надоели вы мне все… И день сегодня.. Как тюремная песня: тоска. Ладно. Вечером встретимся. Приедешь, понял?!
«Все паршиво, - думал он, спускаясь к машине. - С Сергеем что-то не то, Лукьянов клыки показывает… И опять осень, опять надо вертеться, куда-то мчаться, что-то говорить…»
Небо Индии, океан, истомленные зноем Мадрас и Дели мелькнули в памяти и сгинули, будто и не было всего этого в помине. Вперели стояла стена удручающе однообразных будней. Но где- то в ней неразличимо таилась волшебная дверка к безмятежной дали, где можно отдохнуть на каникулах от этой ненавистной работы и жизни. И он не страшился будней, даже любил их: будни дарили ему Игру, и преодоление их означало выигрыш; но не благосклонную улыбку Фортуны — случайную и лживую, в выигрыш в Игре,
