о!..
СОПКА
Вчера бригадир Коля сказал, что утром они отправляются пересчитывать оленей. Из конторы передали: нужно составлять отчет за квартал, все бригады уже отчитались, а наша — подводит. Близится время отела, нужно спускать стадо в Нэлыкчанскую долину, к тому же, сразу после перекочевки в стойбище прилетят магазин и кино. Тогда уже будет не до пересчетов.
Я решительно заявил, что тоже утром отправляюсь к стаду. Давно не видел оленей, к тому же при пересчете у них каждый человек будет на вес золота. Бригадир ничего не имел против, но Элит разворчался. Нечего, мол, там делать. Сами нормально справимся. Прилетел ловить рыбу, пусть себе ловит. Случись, упадет или сломает ногу, а нам отвечать. В прошлом году в шестой бригаде зоотехник подвернул ногу, пришлось вызывать вертолет, и все расходы записали на бригаду.
Мне, понятно, все эти разговоры не по нраву, но идти на поводу Элита не собираюсь. Если живешь в стойбище, старайся участвовать во всех бригадных делах, иначе терпеть будут с большим трудом. Нет, — накормят и напоят обязательно, приготовят на ночь постель и даже проследят, чтобы не дай Бог, не заблудился в тайге, когда пойдешь «в кустики» или вообще на прогулку. Но если у тебя даже слоновья кожа, все равно почувствуешь, что ты здесь лишний, и лучше всего, первым же вертолетом убираться домой. То возьмутся в твоем присутствии разговаривать только на эвенском языке, прикидываясь, что почти не понимают по-русски, то ни с того, ни сего гурьбой отправятся в соседнюю ярангу и не возвратятся до позднего вечера, а то вообще сделают вид, что тебя здесь нет.
Как-то я пнул валенком собаку, что забралась в мою миску с супом, и ее хозяйка не разговаривала со мною три дня. Сидит, уставившись носом в пол, и молчит.
Здесь все уверены: после смерти каждого из нас, прежде всего, встречают собаки и решают нашу дальнейшую участь довольно субъективно. Если в земной жизни ты вел себя, как последний подлец, но при этом никогда не обижал собак, тебе на веки вечные уготован настоящий рай в северном исполнении — быть с мясом, чаем, куревом и оленями. А нет — придется сто лет отрабатывать свои прегрешения перед собаками в голоде и холоде. Тех, кто при жизни очень жестоко обращался с собаками, они могут вообще разорвать на куски и никакой загробной жизни — ни плохой, ни хорошей — этому человеку не светит. Но с другой стороны, сама-то хозяйка обиженной мной собаки относится к ней нормально и лично ее в загробной жизни ожидают все сто двадцать четыре удовольствия. С какой стати ей сердиться на меня?
…На второй день, лишь проснулся, не ожидая, когда пастухи сходят за пряговыми оленями, переговорят по рации с совхозом и переделают еще гору дел, сунул в карман кусок вареной оленины и отправился к стаду.
Насчет харчей у меня есть определенный опыт. Несмотря на то, что труд пастухов очень тяжелый, они едят всего два раза в сутки. Случается, и один. Зато за один присест каждый может запросто съесть два-три килограмма мяса. После носится по кочкам, словно лось и ни о чем не думает. Я же с трудом осилю пару кусков, выпью бульону и сыт. Но после того, как полдня погоняюсь за оленями на свежем воздухе, меня начинает грызть такой голод, прямо в глазах темнеет.
Однажды неподалеку от моей избушки паслось стадо. Пастухи уехали трактором в соседнюю бригаду и там застряли. Возле оленей остались бригадир и два старика — Нинбит и Ктат. Я вызвался им помочь, и просчитался с продуктами. Есть хочется, просто никакого удержу. Не столько слежу за оленями, сколько собираю прошлогоднюю бруснику. От нее же одна изжога и никакой сытости. В рюкзаке деда Нинбита вареное мясо, лепешки, котелок с чайной заваркой и сахаром, но за меня у деда душа не болит. И так и сяк подлизываюсь к нему: мол, неплохо бы остановиться, развести костерок, попить чаю и все такое, а он: «Рано еще отдыхать. Я старый человек и то ноги нормально ходят. Нужно сначала олешек окучить, потом сидеть будем».
И вот так чуть ли не до самого вечера. Вконец я совсем озлился, подскочил к деду да как заору на всю тундру: «Снимай рюкзак Быстро!» Тот испугался, ничего не поймет. Но рюкзак снял. Я торопливо его развязал, достал мясо и тут же принялся есть.
Дед до конца смены сторонился меня, а потом сказал бригадиру, что больше со мною на дежурство не пойдет. Боится!..
К стаду оленьи упряжки накатали настоящую тропу, так что заблудиться не опасаюсь. К тому же долина здесь узкая, справа и слева сопки, как бы ни шел, а все равно наткнусь на стадо.
Утро, как и вчера пасмурное, в вершинах лиственниц пошумливает ветерок, изредка сеет снежная крупа. Но настроение нормальное. Вчера был вертолет, и я успел отправить письмо маме и Зосе Сергеевне. Письма получились совершенно одинаковыми. С той лишь разницей, что Зосе Сергеевне в конце письма написал: «Оказывается, здесь не целуются, а трутся носами и нюхаются. Тебе бы понравилось. Тем более, что ты настоящая шаманка, и тебя бы все очень любили, потому что такой раскошной шаманки у них еще никогда не было…»
Ах, как мне хотелось спросить ее хоть словом, хоть буковкой о Тышкевиче!..
Баба Мамма опекает меня, как маленького, и вчера напустилась на Толика за то, что он хотел забрать меня в свою ярангу. Мол, я ее гость, здесь меня ничем не обижают, а у Толика в яранге никакой женщины. Разве может городской человек жить без женщины?
Правда, бывший кулак Элит зыркал на меня весь вечер, словно это я его раскулачил. Но ничего — обойдется. У них в бригаде не хватает едва ли не половины пастухов, а я в тайге совсем не чечако. Вот и сегодня, при пересчете оленей может пригодиться даже трехлетний ребенок, а не за горами отел оленей. То важенка с теленком отстала — нужно кому-то возвращаться и подгонять к стаду, то медведи закружат вокруг оленей, то вдруг случится откол и придется его искать. А кто будет в это время караулить основное стадо? К тому же, оленина им приелась, рыбу ловить некогда, да и не такие они мастера на это дело. А я завалю ленками и хариусами все стойбище.
Идти по нартовой дороге трудно. Если правая нога еще кое-как помещается в оставленной нартовым полозком колее, то левая проваливается, чуть ли не до колена. К тому же, я не привык ходить в торбасах, и на одной из колдобин едва не вывихнул ногу. Нужно быть поосторожнее, а то, как бы, и вправду, Элит не накаркал беды…
Зима близится к концу, и у полевок началось великое переселение. То и дело нартовую колею пересекают оставленные мышиными лапками строчки. Там, где колея поглубже, полевки падают в нее и долго мечутся между высоких скользких стенок, пока не застывают окончательно. Я уже подобрал четыре твердых пушистых комочка и оставил на обочине. Ночью их подберет сова, а может соболь или горностай. Даже олень не откажется от такого лакомства. Однажды на моих глазах олень проглотил целое мышиное гнездо вместе с мышатами, в другой раз съел довольно крупного глухаренка. Цыпленок запутался в высокой траве, олень его хамкнул и принялся спокойно жевать. Челюстями водит туда-сюда, а изо рта выглядывают лапки. Присутствовавшие при этом пастухи ничуть не посочувствовали малышу, а даже наоборот — принялись искать глухарят, чтобы угостить проворного оленя. «Они у нас все кушают! — с восторгом рассказывали о своих подопечных оленеводы. — Папиросы, селедку, куриные яйца и даже газеты. Нельзя только, чтобы олень кушал оленье мясо, потому что сразу много других оленей сдохнет. Грех!»
Когда я огибал невысокую заросшую чахлыми лиственничками террасу, вдруг почувствовал там какое-то движение, повернул голову и увидел орла. Большая темно-коричневая птица поднялась над деревьями и, часто махая крыльями, скрылась за скатом ближней сопки. Проваливаясь в снег чуть ли не по пояс, бреду к тому месту, откуда взлетел орел. Там что-то темнеет. Кажется, олень. Точно, он! Из снега выглядывают рога, расклеванный донельзя бок и задние ноги. Это важенка. Быки сбросили рога еще в начале зимы.
Везде клочья ломкой оленьей шерсти, под которыми проглядывают отпечатки когтистых орлиных лап и мелкие мышиные строчки. Полевки живут под огромным, похожим на морскую звезду, выворотнем и в набегах к оленю протоптали, наверное, тысячу дорожек.
Получается довольно любопытно: здесь полевки грызут оленя, там олень ест полевок. И никто ни на кого не в обиде…
