торопились в стойбище. Сдадут смену и еще полдня крутятся возле оленей. То поймают и подлечат захромавшего чалыма, то вдруг вспомнят, что рябая важенка минувшей ночью кашляла, заарканят, повалят на землю и вместе с приехавшим из отпуска фельдшером Костей примутся делать уколы и переливание крови. Но чаще просто соберутся у костра и обсуждают события минувшего дежурства. Особенно много разговоров, если ночью был туман или в стадо приходил медведь.
С перекочевками тоже было куда проще. Лишь бригадир Коля объявит, что завтра отправляемся на новую стоянку, в бригаде наступает радостное оживление. Проверяют и ремонтируют нарты, увязывают вещи, подгоняют к стойбищу пряговых оленей-туркиданки. А теперь, стоит бригадиру Коле намекнуть, что пора кочевать на новое пастбище, сразу запротестовало все стойбище:
Куда спешить — место здесь открытое, комаров мало, оводов тоже почти не видно. А что траву скушали — не важно. До осени еще далеко, успеют стать упитанными.
Сами пастухи после дежурства даже не заглядывают в стойбище, а торопятся на Дедушкину Лысину смотреть телевизор. Правда, курьезов при этом случается немало. Абрам уже который раз подряд смотрит телевизор не более десяти минут, затем поудобнее укладывается на разостланной в палатке оленьей шкуре и храпит до конца программы. Примерно такая же беда и с Элитом. Мы с Толиком внимательно наблюдаем, кто из них уснет первым и на какой минуте, потом рассказываем по рации пастухам из соседней бригады, кто у нас лидер по этому делу. Абрам с Элитом обижаются, но все равно регулярно посещают Дедушкину Лысину, словно у нас там ночлежка.
Больше всех от нашего телевизора пострадала его хозяйка. Обычно, когда съедали привезенный из поселковой пекарни хлеб, баба Мамма стряпала для всего стойбища лепешки. Сейчас она тоже пропадает на Дедушкиной Лысине, и Тоне приходится самой возиться у печки.
Сегодня Колина жена тайком позвала меня в свою ярангу и, стараясь говорить потише, поинтересовалась, сколько соды нужно класть в тесто для лепешек? В интернате их учили готовить торт «Киевский» и пирожное «Безе», а здесь — лепешки!
Я долго и старательно объяснял, как и что делается, но Тоня понимала меня плохо. Пришлось приготовить тесто самому. Налил в большую кастрюлю воды, добавил соли, соды, сухого молока, яичного порошка, муки и принялся все это вымешивать. Димка, которого баба Мамма не взяла на сопку, живо заинтересовался моей работой, улучил минуту и забрался в кастрюлю по локти. Я рассердился и готов был отпустить этому кулинару затрещину, но у самого руки были в тесте, к тому же рядом охала и ахала Тоня.
Пришлось сделать вид, что не произошло ничего особенного, вытащить Димку из кастрюли и предложить размежеваться. Я, мол, буду печь из своего теста лепешки, а он из своего пусть печет петушков. Потом угостит этими петушками дедушку Кямиевчу, бабушку Мамму и дядю Абрама.
В доказательстве того, что петушков печь интереснее, я слепил из выделенного Димке теста гребенястого петуха, и так, как на печке стояли две большие сковороды, пришлепнул его к боковой стенке. Димке это очень понравилось, он присел возле печки и принялся нетерпеливо ждать, когда сдоба будет готовой.
Тоня и себе заинтересовалась нашим занятием и вылепила Димке петушка очень похожего на доисторического ящера. Пацан от восторга захлопал в ладоши, попытался сам прилепить ящера к печке, но обжег пальцы. Хорошо, что хоть не разревелся, а по моему совету хорошенько поколотил «обидевшую» его печку палкой.
Придя к выводу, что у нас с Димкой все идет на лад, хозяйка тщательно вытерла руки о подол платья, заглянула в зеркало и, пристроившись возле вшитого в ярангу окошка, принялась читать журнал.
Я, значит, вожусь с ее Димкой, пеку лепешки, подкладываю в печку дрова, а она просвещается. Вконец рассердившись, я даже не дождался, когда будут готовы первые лепешки, сослался на какое- то дело и ушел в ярангу бабы Маммы, Немного повалялся на оленьих шкурах, потом принялся ладить удочку. Вчера вытаскивал крупного хариуса и сломал удилище как раз посередке. Вожусь с трубками, напильником и изолентой, а сам невольно прислушиваюсь к тому, что происходит в бригадирской яранге.
Там, по-видимому, все идет нормально. Пощелкивает печка, счастливо лепечет Димка, иногда его лепет перекрывается смехом молодой мамы. Даже Кабяв и Мунрукан, что с самого утра таскали по стойбищу обрывок оленьей шкуры, оставили его в покое и отправились к Тоне и Димке.
Я закончил ремонтировать удочку и хотел идти на рыбалку, но не удержался и заглянул в гости к соседям. Несмотря на то, что полог в бригадирской яранге откинут, в ней висел густой синий дым. На раскаленной печке стояли две наполненные жиром сковородки и отчаянно коптили. Никаких лепешек в них не пеклось. Не было готовых лепешек и на столике. Зато рядом с печкой прямо на полу возвышалась горка подгоревших до угольной черноты петушков всевозможных форм и размеров. Ими же были облеплены стенки пышущей жаром железной печки. Даже на печной дверце уместилось три, до удивления похожих на куропаток изделия. Без сомнения, у Тонн талант скульптора. Я хотел сказать ей об этом, но ни она, ни Димка меня не видели. И мама, и сын были заняты важным делом — только что они вылепили очередного петушка и искали на печке место, где его можно прилепить…
Я не стал рассказывать об этом бабе Мамме, потому что она и так недолюбливает Колину жену. Прежде всего за то, что Тоня не знает родного языка. Хотя бабе Мамме русский дается нелегко, со мною и Димкой она общается только по-русски. Бывает, войду в ярангу, когда она разговаривает с дедом Кямиевчей. Разговаривают, понятно, по-эвенски. Но, лишь увидят меня, сразу переходят на русский язык. Даже Остычана в моем присутствии ругать стараются русскими словами. Правда, здесь причина может быть еще в том, что наш язык для этого более подходящий. Помню, в Средней Азии старый казах ругал своего верблюда по-русски, а вот, как называется на русском языке вода, степь и тот же верблюд — не имел представления.
С Тоней баба Мамма общается только по-эвенски, хотя отлично знает, что она из ее разговора почти ничего не понимает. Жена нашего бригадира выросла в интернате, там уроки преподавали только на русском, но баба Мамма, лишь Тоня обратится к ней с какой-нибудь просьбой, сразу же: «Эсэм унур» — не понимаю. Поджала губы и даже слушать не желает.
Откровенно говоря, Тоне приходится у нас не сладко. Она не умеет вялить юколу, запрягать оленей, ставить и снимать ярангу, увязывать поклажу на нартах и еще очень многого. Всему этому, по мнению бабы Маммы, и учиться не нужно. Мол, эвен лишь родится — уже все знает, а руки «сами делают».
Мне непонятно, почему она не хочет учить всему этому Тоню? Ей бы все объяснить, показать, как что делается, а она проворчит свое «кэнели» — (плохо — эвенск.) и торопится в свою ярангу…
Вчера у нас забивали оленей. Не секрет, заниматься этим в середине лета очень глупо, но совхоз не выполнил план по оленине, и по рации предупредили, если мы за три дня не съедим две тонны мяса, кто-то из живущих в Магадане больших начальников не получит премию, а наш совхоз — переходящее знамя. Решили забить двадцать оленей. Немного оставим себе, остальное отправим вертолетом в поселок. Там у каждого есть родня или просто хорошие приятели, так что мясу пропасть не дадут — выручат.
Так уж в тундре повелось: мужчина пасет оленей, защищает от хищников, забивает их на мясо, а женщина разделывает. Поэтому-то женские ножи отличаются от мужских.
В этот раз забили двадцать оленей. Семнадцать погрузили в вертолет и отправили в поселок, а трех привези в стойбище на нартах. Две туши оставили возле яранги бабы Маммы, а одну рядом с Тониной. Баба Мамма подточила на висящем у пояса оселке нож и сразу принялась за работу. В несколько движений она буквально вытряхнула оленя из шкуры, затем присела на корточки и, прислонившись щекой к оленьей туше, начала ее разделывать. Работала баба Мамма, не глядя на оленя, как говорится, по памяти. При этом разговаривала со мной, отчитывала за что-то Остычана или просто наблюдала за кружащимися над рекой чайками. Руки сами находили, отделяли и выкладывали на перевернутую вниз шерстью шкуру: сердце, печень, почки, легкие.
Одну почку она тут же разрезала ножом на тоненькие кружочки и принялась есть. Памятуя, как заедал этими почками одеколон на Новых Озерах, я с опаской положил и себе в рот кусочек. Эта почка показалась вкуснее, чем я ожидал, но может, я просто успел привыкнуть к сырому мясу. Хотя запашок все же чувствовался.
За какой-то час баба Мамма разделала обоих оленей, сложила кишки в ведро и отправилась к реке мыть, даже не взглянув на лежащего у бригадирской яранги оленя. По-видимому, все заботы о нем она предоставила Тоне.
