Денис Осокин
Овсянки
аист сергеев
нея 2006
ехал домой в электричке. я не собирался покупать птиц. и в разукрашенной своей областной столице был совсем по другому поводу. было время — и некуда было пойти. а я люблю птичьи рынки. овсянки поманили меня. при том что я твердо знаю: ноябрь — месяц покупок. конец года — ярмарка чудес. когда нужно быть импульсивнее, решительнее. береты художников и колпаки магов падают на наши головы с первым снегом. лично я всегда с радостью подставляю свою. жду ноябрь с волнением.
я живу в нее. этот город из тех — о которых никто не думает. река нея — костромской лес. между вологодским и вятским лесами. нея впадает в унжу. правда есть железная ветка. сто лет назад здесь возник полустанок — названный городом в 1958-м. в полпути от неи до костромы — более примечательный галич мерьский на берегу галичского озера. севернее галича — чухломское озеро и город чухлома. прекрасные имена оставшиеся от мери — финского племени — лет четыреста назад как известно окончательно растворившегося среди славян. это — некогда их северная окраина. северные окраины всегда памятливее. тут многие мерей себя продолжают считать. мерянского конечно не знают. но иногда закрывают русскими кальками незабытые мерянские смыслы. от этого речь звучит характерно. ну например: разговаривают два старшеклассника из шушкодома или из шарьи — наушники от плееров висят у них на воротниках: — у тебя есть веретеница?.. — нет… — а настя?.. — настя не веретеница — просто веселая… по всей видимости словом веретеница здесь называли возлюбленную. как оно звучало по-меря — сейчас никто не вспомнит.
народ странноват тут — да. лица невыразительные как сырые оладьи. волосы и глаза непонятного цвета. глубокие тихие души. половая распущенность. страсти не кипят. частые разводы, убийства и самоубийства не имеют видимых оснований. ласка всегда внезапна, исступленно-отчуждена… все как в старинных книжках по финской этнографии! в этом углу много детских домов и коррекционных школ- интернатов — а памятников архитектуры почти нет. реки — узкие светлые — как бедра взрослеющих девочек — из звона насекомых и пиков крошечных птиц: вохтома — вига — унжа — векса — шача — мера — покша — нея — межа — меза — лух — кусь — вая — шуя — согожа — лежа..
лесопилки и целлюлоза. запах древесных внутренностей на тепловозный дым — вот формула хоть бы города неи. к приезжим здесь несколько недоверчивы — хоть и покажут что рады гостям. наши женщины стараются не уезжать отсюда замуж.
мужчины тем более живут где родились. я и сам когда-то потерял веретеницу — оттого что она хотела жить в петербурге. мы учились там вместе в фотошколе. она была местной — с обводного канала. мы так плакали когда прощались… мы — меряне — очень любим свои
безвестные поселки и города.
туда я и вез овсянок — в пустом вагоне. когда сошел — была уже ночь. накрапывало. темными тротуарами я дошел до подъезда. разулся — включил в комнате свет. овсянки дулись. не дуйтесь. — сказал я птицам. овсянки от меня отвернулись. я налил им
воды в поилку. насыпал зерен. разделся и лег.
всю ночь я смотрел длинный фильм — с названием 'узюк'. ударение на втором слоге. он меня радовал — потом тревожил. но проснуться не было сил. в фильме будто бы я в составе большой и веселой группы 'лучших художников костромского края' поехал в португалию на фестиваль. ехали мы туда в приятном автобусе — кажется в 'неоплане'. ехали с остановками в разных городах — разворачивали арт-площадки и показывали каждый свое искусство. нас кормили, поили, встречали музыкой — все были очень нам рады. жарко дышало лето — и девушки приходившие смотреть на нас не носили лифчики под майками. много чудесных девчонок было и среди участников. мы дружили, касались друг друга, смеялись, покачивали головами, жестикулировали. нам было свободно и легко. мы двигались на запад — еще по россии. пестрая заграница лежала вся впереди. на выезд из россии мы пошли не через привычную смоленскую — а почему-то через брянскую область. узковатыми неровными пустыми — далеко не федеральными трассами. белоруссия украина и россия неясно соприкасались здесь. мы не понимали в какого именно соседа вот-вот заедем. на границе нас пригласили с вещами в ангар — проходить таможенный досмотр. мы шли туда уже в сумерках. мне как всегда понадобилось в туалет — он оказался тут же в ангаре — там я и расположился, заполняя декларацию заодно. неожиданно в ангар набежали какие-то люди — дети, взрослые, старики — похватали всех моих друзей и подруг вместе с пограничниками — и поволокли наружу. их человек двести — нас человек сорок. эти люди были какие-то нетеперешние. цветасто-домотканные
одежды. сероватые лица — из которых мне не запомнилось ни одно. бородатые мужчины, женщины в платках-надбровках. запах хлебного мякиша, пота и одежды сделанной из травы. я подумал: как какие-то скрытники-староверы ломоносовских
времен — сжегшие себя в лесном скиту перед карательным отрядом из архангельска. неопасные — живые не вполне… они тащили моих испуганных коллег — приговаривая ласково: на узюк… на узюк… голоса их были очень сухими. они в момент утащили всех. от фестивальной публики остались лишь приготовленные к досмотру сумки. декларации, паспорта… я осторожно выбрался из туалета — вышел из ангара — и пошел по вечерней земле. две женщины несли в ближний поселок воду. я спросил их: что такое узюк? они ответили: многокилометровое болото — местами пригодное для жизни — на здешнем диалекте. я рассказал о товарищах — уволоченных только что на узюк. ну им не сделают ничего плохого. — сказали женщины. — узюковские просто любят гостей… я не поверил лисам-водоносицам — и понял что мне предстоит выручать с узюка
наших 'лучших костромских художников'..
утром ходила милиция по квартирам — у соседнего дома убили мужчину — тыкала всем фотографию жертвы. я еще не чистил зубов — а мне уже показывают мертвеца на полароидном жутком снимке. ну вот — началась неделя… огорченный я заправлял кровать. овсянки как будто мне говорили: и куда ты притащил нас, безмозглый аист?
аист — редкое имя. мерянское — ясно. нравится всем. мой папа был поэт из соседнего кологрива — печатался в газете 'огни унжи' под псевдонимом сергеев веса.
ко мне обращаются — аист всеволодович. мне только что за сорок. семьи нет. в течение жизни я разглядел только две
абсолютно внятные вещи — две лишь точки опоры среди мерцания и подвижности мира людей. одна из них — то что: девушка фатально меняется после первого полового акта с мужчиной. и вторая: один человек всегда может испортить жизнь другому человеку — если задастся целью. его не остановишь ничем. опора не слишком прекрасная — но что делать?
я изжарил яичницу с ветчиной — чтобы стало на сердце теплее. любимыми с детства запахами я всегда вытесняю смуту из пространства вокруг себя. прожевал — прислушался — посмотрел на испуганно-
надменных овсянок — и пошел на службу.
я работаю фотографом на нейском бумкомбинате. это в высшей степени странное призвание — но очень типичное для моей судьбы и окружающего меня родного пейзажа. фотографировать мне приходится не часто — при том должностная инструкция обязывает постоянно находиться под руками у директора, его замов, главного инженера, главного технолога. вот я и обитаю на комбинате шесть-восемь часов в день — пять (иногда и шесть) дней в неделю. обычно меня не теребят. полагаются на мою инициативу — что
