вверх по Мрассу — лесничий, старый кержак с женой и сестрой.
— Скучно? — спросили мы у Аполлона.
— Почему скучно? Работы много. Пчела уход любит. Мед качать надо, рой ловить надо. Много работы. Скучно некогда бывает.
Аполлону за шестьдесят, но он легок, подвижен и быстр, как мальчишка.
В избе по-домашнему тепло и уютно. И все же мы отказались от приглашения расположиться здесь и быть, как сказал Аполлон, «хозяином». Сославшись на привычку спать на природе, мы разбили лагерь на полянке, метрах в двадцати от избы. Аполлон куда-то исчез, а потом принес полную тарелку душистого, в сотах, меда.
Мы поинтересовались, каким образом ему удалось спроворить в глухой тайге этакое имечко.
— Поп дурак был, — сказал Аполлон. — Приехал шорцев крестить, весь пьяный был. Утром встал, говорит — голова ломит. Еще выпить хотел. А водка нет. Откуда у шорца водка! Раньше сельпа не было, где купишь… Поп обижаться стал. Велел и речку купаться лезть, потом крест целовать давал, имя говорил. Такой имя говорил — плакать хотелось. Меня Аполлон назвал, дружка моего — на том берегу живет — Феофан сказал. Сказал так, в книжку записал, уехал. Книжку с собой взял, что сделаешь?..
— Остряк у вас поп был, — сказал Кузьма. — Веселый поп.
— Совсем не веселый, — возразил Аполлон. — Шутка не понимал. Смотрел строго. Глазами, как медведь голодный, вертел.
Укладываясь спать, адмирал напомнил Виктору, чтобы встать пораньше, не то, дескать, самый таймений клев прозеваем, повернулся на бок и тут же сладко захрапел.
Мы сидели с Виктором у затухающего костра. Виктор пошевелил угли палкой, в небо взвился сноп искр, и, хотя я его об этом не спрашивал, стал рассказывать, как адмирал стал спиннингистом.
За предыдущие навигации, по подсчетам Виктора, Кузьма оставил на дне разных рек и речек сорок три блесны, тридцать девять грузил, распутал четыреста двадцать восемь «бород», испортил триста семьдесят метров высококачественной японской лески, сломал один спиннинг и потерял восемнадцать тройников, не считая тех, что были потоплены вместе с сорока тремя блеснами. И при этом ухитрился не поймать ни одного тайменя.
Сначала Кузьма примыкал к мощному отряду хариусятников. На спиннинг ловил только Виктор. А потом произошло вот что…
Рыбачил тогда флот в верховьях Томи, на одном из многочисленных ее притоков. Клев был не ахти какой, но все приходили в лагерь с добычей. Все, кроме адмирала. Кузьма очень переживал свое невезенье, осунулся, перестал бриться и совсем забросил частушки, которые любил распевать перед завтраком.
Кузьма отлично знал, что хариус лучше всего берет на паута — злющую темно-серую муху, которую называют еще слепнем. Паутов ловят загодя и хранят в спичечных коробках или специальных «насекомницах», каковая была только у Игната, завзятого и непревзойденного хариусятника. Спичечного коробка Кузьме показалось мало. Он решил набрать паутов в бутылку.
Долго и старательно гонялся Кузьма за каждым паутом и, втискивая очередную жертву в узкое горлышко бутылки, восклицал: «Еще один хариус есть!» Часа через два изнурительной работы адмирал потряс бутылкой перед носом Валеры Ломова.
— Видал?!
— Так они ж у тебя дохлые.
— Как — дохлые? — Кузьма тряхнул бутылочку. — Странно… Я же их о-осторо-ожненько…
Кузьма огорченно сел на камень и глубоко задумался.
— Ты на этикетку глянул? — спросил, проходя мимо, Игнат.
Валера захохотал. Бутылка была из-под «Дэты» — жидкости, которой мажутся против всякой таежной нечисти, включая тех же паутов. А промыть ее Кузьма не догадался. Не глядя на развеселившегося Валеру, Кузьма вытряхнул дохлых паутов, тщательно, с мылом, прополоскал бутылку, высушил над костром, понюхал, посадил туда одного паута на проверку и, только окончательно убедившись в совершеннейшей ее чистоте, заново приступил к операции.
Все давно ушли на рыбалку, только дневальный Оладышкин грел воду для мытья посуды. Кузьма не спешил. Он был заранее уверен в успехе, на зубок зная главную заповедь каждого рыбака: «Была бы наживка — рыба будет!» А наживка у него отменная — жирные пауты лениво ползали в бутылочке, обещая великолепный улов.
Кузьма положил бутылочку в нагрудный карман брезентовки, проверил удочку, взял свой полдник — кусок хлеба с салом и пять долек рафинада — и бодро зашагал к броду. Левый берег речушки был скалист, неудобен для рыбалки, а чтобы попасть на правый, нужно перебрести не такое уж глубокое устье.
Кузьма смело шагнул в воду, сделал шаг, другой — и вдруг почувствовал, что в сапоги начинает затекать вода. Он забыл поднять голенища. Кузьма нагнулся, бутылочка выскользнула из кармана и, задев торчащий из воды камень, разлетелась вздребезги. Освобожденные пауты накинулись на адмирала. Он не сопротивлялся. Ему теперь было все равно.
Кузьма высушил на солнце портянки, спрятал в кустах удочку и подался в ближайший малинник.
А вечером после ужина он неожиданно для всех обратился к Виктору:
— Старик, возьмешь в ученики?
— Возьму, — сразу согласился Оладышкин. Ему тоскливо было одному ходить на дальние плесы, и он не раз подговаривал то одного, то другого перейти в таймешатники.
Игнат попробовал отговорить Кузьму от столь опрометчивого шага, но Кузьма, почесав подбородок, твердо заявил:
— Я решил. Я буду ловить тайменей.
— Коряги ты будешь ловить, а не тайменей, — обиженно сказал Игнат, не подозревая, что его слова окажутся пророческими.
К первому забросу Кузьма готовился особенно тщательно. Он хотел опровергнуть поговорку: первый блин комом.
Кузьма оснастил запасной спиннинг Оладышкина, проверил тормоз у катушки, походил по берегу, как спринтер перед стартом, спросил Виктора небрежно:
— Так куда, говоришь, забросить?
— Вон под тот валунчик. Только не забудь — как блесна коснется воды, сразу начинай сматывать. Иначе — зацеп.
— Знаю, — ответственно заявил адмирал. — Отойди, не мешай. Кузьма нацелился, завел за себя спиннинг, глубоко вдохнул, выдохнул, еще раз вдохнул, напрягся, размахнулся…
Блесна просвистела над головой Оладышкина. Виктор присел.
Кузьма смотрел на реку, ждал всплеска. Не дождался, недоуменно оглянулся и увидел блесну на верхушке стоящей позади березы. Сплюнул, почесал затылок, полез на березу. До блесны не добрался, только колени ободрал. Попытался стянуть блесну, фокусничая леской. Дофокусничался, что запутал и леску. Взял топор.
— Ты что? — Оладышкин постучал кулаком по лбу. — Устав позабыл? Из-за какой-то паршивой блесны такую красоту губить?
— Извини, старичок, — смутился адмирал. — От расстройства…
— На вот… — Виктор протянул ему нож.
Кузьме жаль было блесны, лески, потраченного на оснастку спиннинга труда, но устав есть устав, И нарушать его не дозволяется даже адмиралам. Кузьма со стоном шаркнул по леске.
Последующие тренировочные забросы Кузьма производил в местах, где поблизости не росло ни одного дерева. Правда, блесна не раз впивалась в его собственные штаны, но штаны — не береза, и высвободить из них блесну особого труда не составляло.
Постепенно дела у Кузьмы по части заброса значительно продвинулись вперед, но таймень почему- то никак не шел на его блесны. Адмирал не падал духом и с завидным упорством продолжал добиваться своего.
Рассказав мне об этом, Виктор встал, потянулся.
— Давай-ка ложиться, братец. Не дай бог проспать, адмирал весь день ворчать будет.
Разбудила меня несусветная возня и недовольный сонный голос Валеры:
