Скачу за радугой

Юзеф Принцев Скачу за радугой

I

Лагерь спал. Только в столовой лениво расхаживали девочки из дежурного отряда, расставляя стаканы с горячим еще компотом, да под окнами кухни рычала над костью лохматая дворняга, названная в честь знаменитой ищейки-кинозвезды Мухтаром. Все в лагере звали ее просто Муха, и она охотно признавала эту кличку. Этот послеобеденный час когда-то называли «мертвым», потом, борясь с мистикой, переименовали в «тихий», теперь опытные пионервожатые кричали в палатах: «Мертвая тишина!» — и старое прекрасно уживалось с новым.

Первыми всегда засыпали самые маленькие, потом ребята из третьих и вторых отрядов, а когда до горна на полдник оставалось каких-нибудь двадцать минут и кто-то из малышей, путаясь в незастегнутых ремешках сандалий, уже плелся в скромно стоящий в стороне домик, старших валил на подушки такой крепкий сон, что горнисту приходилось влезать на подоконник и трубить чуть ли не в ухо, чтобы они проснулись.

...Хрипло трубила труба, ржали кони, трещали выстрелы. Пришпорив своего верного скакуна и бросив поводья, он чертом вертелся среди гвардейцев, стреляя из двух кольтов сразу. «Пах! Пах!» Белая маска скрывала его лицо, широкополая ковбойская шляпа надвинута на лоб. «Пах! Пах!» Пять гвардейцев окружили его. Одного он свалил выстрелом в упор, второго, почти не целясь, через плечо, трем другим удалось остановить коня и сорвать с него маску.

«Сдавайся!» — кричали гвардейцы...

— Вставай-ка! — тормошила Генку дежурная по лагерю. — Начальник вызывает!

...Все тише и тише трубит труба, замолкли выстрелы, не слышен цокот копыт. Неужели плен, допросы, пытки?..

— Орешкин! — трясла Генку за плечо вожатая. — К начальнику!

Генка открыл глаза и сел на койке.

— Зачем к начальнику? — спросил он на всякий случай.

— Будто не знаешь! — съязвила вожатая и пошла между койками, привычно покрикивая: — Подъем, первый отряд! Полдник проспите!

Загорелые руки потянулись к висящим на спинках кроватей брюкам и рубашкам, замелькали в воздухе одеяла и простыни, захлопали двери, и через несколько минут в спальне остались только Генка и ребята его звена.

Второе звено первого отряда. Так их официально называли, когда за что-нибудь прорабатывали. А прорабатывали их каждый день!

На утренней и вечерней линейках, в рапортах дежурных, на летучках воспитателей и вожатых, на совете лагеря. Обращали внимание, ставили на вид, объявляли выговор, вешали на черную доску. За отсутствие инициативы и за излишнюю самостоятельность, за пассивное участие в мероприятиях и за активное нарушение дисциплины.

Особенно доставалось им в последнюю неделю, когда отряд остался без вожатого. Старого увезли в город с острым приступом аппендицита, а нового еще не прислали. В отряде наступило «смутное время», и второе звено использовало его с размахом!

На линейках они стояли с отсутствующим видом, словно все то, что происходило, не имело к ним никакого отношения. Собственно, так оно и было!

Старшая вожатая клеймила позором Генку Орешкина, Славку Тяпунова, Шурика Озерова, Игоря Мачерта, Серегу Коновалова и Ваську Пахомова, а в строю невозмутимо жевали смолу шесть «ковбоев» — Крис, Бен, Билл, Мач, Джек и Джим. Седьмой была Оля Травина.

Вообще-то «ковбои» протестовали против принятия в компанию девчонки, но Генка Орешкин и, особенно, Славка Тяпунов яростно защищали ее, и Олька стала полноправным членом «великолепной семерки». Ей долго придумывали имя, спорили, вспоминали все книги, фильмы и даже оперетты. Генка предложил скромное имя — Клер. Тяпа заявил, что Клер похоже на эклер и настаивал на Роз-Мари, как на самом ковбойском. Он даже пропел дурным голосом: «О Роз-Мари! О Мери! Цветок душистых прерий!..» Пахомчик признавал только Чаниту. Тихий Шурик Озеров, краснея, сказал, что очень хорошее имя — Бекки, а фамилия — Течер. Про запас оставили — Кэрри, Бесси и Месси. Но когда ковбои выложили весь этот великолепный набор Оле, она фыркнула и, упрямо дернув худым плечом, категорически объявила, что предпочитает называться своим настоящим именем. Не помогли ни уговоры, ни угрозы исключить из «семерки», и Оля осталась Олей. В порядке исключения, как мрачно сказал Тяпа.

...Где она сейчас? У ручья на дне каньона? Или за столом в шумной таверне? Знает ли она о том, какая опасность подстерегает его?..

Генка шумно вздохнул и принялся натягивать выгоревшие техасы.

— Что будем делать, Крис? — спросил Серега Коновалов, он же Конь, он же Джек. — Откуда они узнали про абажуры?

— Донес кто-нибудь! — буркнул Славка Тяпунов — Тяпа-Билл.

— Кто? — покосился на него Генка.

— Мало ли... Могли увидеть, когда снимали.

— Снимали после отбоя. Все спали.

— Значит, не все! — упрямился Тяпа.

Генка пристально посмотрел на него.

— Ты мне сегодня не нравишься, Билл.

— И ты мне, Крис.

— Почему, Билл?

— Потому, Крис!

— А все-таки?

— Зачем нам нужны были эти колпаки?

— Плафоны, — поправил Генка.

— Один черт! — горячился Тяпа. — Почему «семерка» ничего не знает?

Генка холодно молчал. Какая была задумана операция! Забраться ночью в клуб, отвинтить с потолка семь плафонов, а потом, когда надобность в них отпадет, так же незаметно привинтить обратно. Были плафоны, нет плафонов! Где плафоны? Вот плафоны! Завхоз Аркадий Семенович будет ахать и охать, а «семерка» ходить по лагерю с загадочным видом.

— На кой нам эти абажуры?! — наседал Тяпа.