искусственной. Но не искусственна ли сама формулировка предмета обсервационной философии — наблюдение объекта как мышления?
Вновь и вновь возвращаясь к мышлению в своих «концентрических» рассуждениях о нем, пытаясь избежать с одной стороны гегелевского онтологизма, а с другой — бергсоновского натурализма, я продолжаю философствовать в поле своих собственных спекулятивных допущений относительно мышления. И, как говорил Жан Гебсер, «я готов пожертвовать последовательностью, только чтобы продолжать философствовать»; разумеется, в отношении науки последнее высказывание не только непозволительно фривольно (наука имеет свою этику, а философия, как я ее понимаю, не-этична), но и методологически абсурдно, поскольку наука или, скажем, по Гуссерлю, «теория» — имеет цель. Но продолжаю философствовать о мышлении.
В обсервационной философии наблюдение не дублирует рефлексию и не является рефлексией рефлексии; в обсервационной философии любой объект наблюдается как мышление, о котором предполагается, что оно как бы уже отрефлексировано в другой рефлексии. [Заметьте, — это необходимо знать, — что слово «другой» здесь употребляется чисто технически и не имеет отношения ни к каким вульгарным гуманитарным контекстам, таким, скажем, как «дискурс», «диалог», «самотождественность», «отчуждение» и прочий неотрефлексированный вздор.] Здесь «другой» как термин и понятие вводится посредством особой процедуры, условно называемой «объективация». Объективация — это такое мышление, в котором его объект мыслится не только как мыслимый (об этом — в следующей лекции), но и как мыслящий, то есть как объект, представимый в виде другого объекта, которому мышление приписывается как некоторое общее, не-индивидуальное качество. Объективация наблюдателем любого другого мышления, включая его собственное, но наблюдаемое как другое, «приостанавливает» рефлексию на время наблюдения; притом рефлексия сама может быть объективирована наблюдателем как «мыслимое» и «мыслящее».
В таком же порядке, в каком из рефлексии выводится факт (или событие) мышления, из нее выводится и факт (или событие) не-мышления. Или, скажем, так: мышление может наблюдаться где-то, в каких-то точках только потому, что в каких-то других точках наблюдается отсутствие мышления. Это чисто спекулятивное положение о дискретности мышления может в отношении времени наблюдения быть выражено следующим образом: в момент, когда одно мышление наблюдает в какой-то точке другое мышление, то этого другого мышления в этой точке уже нет. Что же тогда наблюдается в этой точке наблюдающим мышлением? «Бывшее» мышление? — Нет, наблюдается «место», «точка», где мышление было: в каждый данный момент наблюдения не может быть двух фактов мышления (или лучше — двух мышлений). Если бы это было возможно, то они принадлежали бы двум разным вселенным. Не может быть третьей вселенной, с точки зрения которой эти два мышления могли бы наблюдаться как одно и то же или как два разных. Иными словами, метаязык описания мышления невозможен. В этом смысле, то есть в смысле мышления как того, что мыслит и что мыслимо, — может быть либо одна вселенная, либо две, не связанные друг с другом (тогда одна из них будет «немыслима» с точки зрения другой!), но не может быть третьей, так сказать, «мета-вселенной», которая бы включала в себя две первые. Последнее положение — пример «квази-онтологической» спекуляции — заставляет нас сосредоточиться на объектной стороне мышления, которую я называю мыслимостью.
Наблюдая объекты мышления как уже мыслимые — других мы, естественно, наблюдать не можем, — мы зададим вопрос: является ли мыслимость свойством этих объектов или свойством мыслящего о них мышления? Задавая этот вопрос (назовем его «первый вопрос относительно мыслимости»), я покидаю область рефлексии. Повторяю: ведь мышление уже «приготовлено» для наблюдения, которое уже «выбрало» то, что оно будет наблюдать как мышление. Вопрос здесь — чисто философский, и ответ на него может оказаться постулатом новой или какой-то другой философии. Но не будет ли ответ преждевременным, если мы сначала не переформулируем его с точки зрения наблюдения?
Мы можем себе представить какой-то мир мыслимых ситуаций, то есть мир ситуаций другого (в смысле указанном выше) мышления о мире. В отношении этого довольно тривиального высказывания можно сделать три предположения. Первое, онтологическое, что «наш мир» — это мир объектов (и субъектов) мышления, обладающих и собственным бытием. Второе, квази-онтологическое, что мыслимость объектов мышления — это условно приписываемое им «бытийное» качество. Третье, квази-историческое, что есть еще и ситуация мышления, которая «определяет» мыслимость или не-мыслимость объектов в изменяющихся во времени контекстах, образуемых другими мышлениями.
Первое предположение (онтологическое) является слишком «сильным» (в смысле, в котором это слово употребляется физиками-теоретиками), чтобы из него можно было бы исходить в каком бы то ни было конкретном наблюдении: бытие не наблюдается. В третьем предположении (квази-историческом) имплицируется особый тип рефлексии, в которой собственное (а не другое) мышление принципиально не может (в смысле «не способно») объективироваться как другое мышление. Второе предположение (квазионтологическое) я готов принять как наиболее «слабую» возможную гипотезу обсервационной философии. При этом я чисто интуитивно, то есть без сформулированного правила вывода, исхожу из идеи о принципиальной недостоверности моего знания о другом мышлении. Тогда ответом на «первый вопрос относительно мыслимости» будет: да, мыслимость может рассматриваться как свойство объектов мышления, но при этом без приписывания этим объектам какого-либо другого свойства, независимого от мыслимости, и, разумеется, без приравнивания мыслимости к бытию, [Заметим, что объектом мышления не может быть что угодно. Это означало бы тавтологичность бытия и мышления, что для меня — абсурд.] Я думаю, что общее положение о мыслимости может рассматриваться по крайней мере как не менее достоверное, чем положение о существовании другого мышления вообще. Я понимаю, что в рассуждении о мысли-мости объекта мне не избежать ни онтологизма, ни даже примитивного натурализма, коль скоро мыслимость объекта сама стала объектом наблюдения вместе с рефлексивным контекстом мышления о мыслимости.
Теперь мы должны будем вернуться к нашему первому буддийскому пассажу с его феноменальной интуицией о мысли как не-мыслимом объекте; ведь этот пассаж (как и многие другие) фактически постулирует, что не-мыслимые объекты «есть» [слово «есть» здесь употребляется только условно, как «чистая манера выражения» (vacana matra)]. He- мыслимые объекты здесь понимаются как «не-объекты не-мышления», что в свою очередь предполагает и возможность какого-то особого не-мыслимого мышления как одного из таких объектов. Что касается «чистой манеры выражения», то она здесь служит как бы низшим пределом, «минимумом» отношения мысли и слова, максимумом которого была бы их полная тождественность. [В качестве случая такой тождественности можно указать на любой священный текст (или фрагмент священного текста), взятый в его звуковой или зрительной форме.]
He-мыслимость не-мыслимых объектов устанавливается в порядке дальнейшего рассмотрения рефлексивной процедуры, уже включенной в наблюдение и этим, как уже было сказано, лишенной ее актуальной рефлексивности. Точнее, в наблюдении чего угодно как мышления формулируется позиция, неизбежно квази-онтологическая, с точки зрения которой устанавливается иерархическая классификация объектов мышления, в которой сама эта позиция будет фигурировать как высший уровень.
Один из случаев такой классификации мы находим в буддийской философии мышления абхидхарме, где — если представить ее себе в очень упрощенном виде — все объекты подразделяются на четыре класса:
? объекты (мыслимые как объекты) восприятия органами чувств;
? объекты (мыслимые как объекты) умопостижения;
? объекты (мыслимые как объекты) йогического (трансцендентального) умопостижения;
? не-мыслимые объекты.
В конце концов, если совсем упростить проблему, все сводится к вопросу — что мыслит о чем? Так, в а мышление мыслит о чувственно воспринимаемых объектах (напомним, что в философии абхидхармы каждому из пяти чувственных восприятий соответствует особое мышление), но не мыслит самое себя, то есть нерефлексивно по преимуществу. В ? мышление мыслит о чувственных восприятиях и их объектах и об объектах ума (ум — шестой орган восприятия практически в любой древнеиндийской философии), но не мыслит о самом себе как «чистом» умопостижении, абстрагированном от своих объектов. Каждый из этих классов одновременно понимается как уровень и как позиция, с точки зрения которой мыслится (постигается) как он caм, так и три других класса.
