белый свет, клубясь, как туман, и в светлом кольце стоим мы двое.
«Я не боюсь. И я приду к тебе — как пришла когда-то».
«Я знаю. Ведь ты, живая, не побоялась обручиться со мной».
«Я боялась только одного: что не имею на это права».
«Так было в мире живых. Но все равны перед тем, чьим именем ты поклялась».
…В те времена роскошь презирали, и украшать себя считалось делом недостойным. Единственной и главной ценностью для мужчины было оружие — меч, щит и копье. И женщинам тоже ставили в заслугу скромность. У многих только и было, что костяной гребень и металлическое зеркало. Но даже самые знатные не имели ни богатых нарядов, ни драгоценностей: разве что обручальное кольцо и пара сережек в простой терракотовой шкатулке…
…Снова идет война. А разве она когда-нибудь прекращалась? Уже много лет со всех сторон наступают враги, стремясь захватить этот город, чье единственное достояние — недавно обретенная свобода, чье единственное богатство — доблесть его сыновей. Этруски, сабины, эквы, вольски — всем нужна эта скудная каменистая земля, все хотят присоединить к своим богатым владениям несколько болотистых холмов, будто провидя, что эти холмы станут колыбелью великой державы…
Последняя ночь. В городе никто не спит — войска выступят на рассвете, и в каждом доме есть кого провожать. Здесь, в этом доме, тоже горит свет. Но слабый огонек в глиняном светильнике неспособен рассеять тьму, и двое едва могут разглядеть лица друг друга. Хотя это к лучшему — ведь она знает, как он не любит слез. И она, конечно, смогла бы сдержаться… если бы не начало светать так рано…
— Это тебе.
Змейкой скользнув на ее запястье, в полутьме блестит тонкий серебряный браслет.
— Спасибо… — чуть растерянно улыбнувшись, она смотрит на сверкающий металл. Живой блеск стекает по ее руке, как родниковая струя, порожденная снегом горной вершины.
Уже не впервые она вот так провожает его на рассвете, обещая ждать. Но еще никогда ей не было так тяжко, так смутно на душе… И, как до сих пор, изо всех сил пытаясь скрыть неизбывную тревогу и тоску — от него или от самой себя? — она продолжает говорить легким, шутливым тоном, будто сегодня такая же ночь, как всегда, и впереди у них еще много ночей, и разговор самый обычный, для того случая, когда мужчина делает подарок своей подруге:
— Ты выбрал сам? А кто говорил, что не любит иметь дела с торговцами?…
— Это осталось от матери.
Она долго молча смотрит на него. И отвечает почти неслышно:
— Разве я достойна это носить?
— Я не помню ее, она умерла, чтобы дать мне жизнь. Я знал о ней только с чужих слов… Она приняла бы тебя, как родную дочь… Если бы только…
— Не говори, — быстро шепчет она. — Не нужно!
Будто не слыша, он перебивает ее:
— Ты сама знаешь, я никогда не смогу назвать тебя моей женой. Но…
Он не привык тратить лишних слов, не привык делиться своими мыслями с кем бы то ни было, даже с нею. И даже ей не всегда удается понять, о чем он думает. За несколько лет, проведенных вместе, он ни разу не говорил ей о своей любви. Почти никогда не рассказывал о себе. Не расспрашивал о ней самой, — правда, это для нее к лучшему. Слава богам, он никогда не заговаривал о том, что она делала после ночи, в которую они встретились впервые, и до того вечера, когда пришла к нему. И никогда не спросил бы, почему она не пришла раньше — в одну из тех бесконечных ночей, когда он, измотанный болью, лежа без сна, смотрел воспаленными глазами в темноту, или в один из тех первых дней, когда он был одержим лишь одной мыслью — вновь владеть оружием, не наравне с другими, а лучше других, как было всегда, и, еще превозмогая боль, учился держать щит в изувеченной правой руке, а меч — в левой. Это давно прошло, и в искусстве боя он снова опережает многих, и теперь ему самому было бы странно вспомнить, каким нелегким это казалось вначале. Но он и не вспоминает, отринув прошедшее — не потому, что память о нем тягостна, а просто потому, что оно уже не имеет значения… И так же ни словом не дал понять, помнит ли, что она пришла не сразу… Наверно, он знал, как тяжелы ей мысли о том, что встало тогда преградой на ее пути. А может, он и правда не думал обо всем этом?… Она стала частью его жизни — и это неизмеримо много… Она всегда оставалась лишь частью его жизни — и не самой главной. Так и должно быть. Потому что не может жить ради любви к женщине тот, кто достоин звания мужчины. А будь он иным, его и не могла бы полюбить та, которая достойна называться его подругой…
Вот и сейчас он медлит, прежде чем сказать непривычные для него слова.
И так и не произносит их. Но это уже неважно.
Тьма, только черная тьма окружает нас, но будто в свете невидимого огня стоим мы двое. Время исчезло, и смерти нет, и мы смотрим друг другу в глаза.
«Когда же? Когда настанет мой срок?»
«Когда мой подарок вернется к тебе. Когда ты сможешь отдать то, что должна».
«Кому?»
«Тем, кто выше нас. Тому, чьим именем ты поклялась…»
Я возвращаюсь в реальный мир внезапно, как будто меня выдернули силой. Я в своей комнате. Очень тихо. Перед глазами дрожит огонек свечи, мерцающей на полке. Туман рассеялся, все вновь стало четким и обыденным.
Но не таким, как прежде.
Что-то неуловимо изменилось, я не могу понять, что именно. Но мне сейчас и не до того… Я долго сижу в оцепенении, пока меня не пронизывает дрожь от ледяного ветра, дохнувшего из раскрытой форточки. И только встав, словно очнувшись, я понимаю, что вокруг непривычная тишина. Не слышно тиканья часов. Они как будто остановились давно — и почему-то в то же время, что и электронные, на которых медленно гаснут застывшие цифры: 21.02…
Накануне опять выпал снег, дороги занесло, и транспорт почти не ходил, — пришлось добираться до метро пешком. Но я знала, что не могу выжидать и дня: разве можно медлить, когда речь идет о самом важном? А если завтра меня ждет то, что может произойти в любой день, — то есть смерть? Или я просто не смогу пойти по каким-то не зависящим от меня причинам? (Хотя, честно говоря, я таких причин не представляю, кроме паралича или конца света…)
Человек, с которым я договорилась о встрече, пришел вовремя. И принес то, что было мне нужно.
Описание, размещенное на сайте интернет-аукциона, выглядело так: «четыре античных монеты — Рим, III век н. э.» Вначале меня удивила цена, — я думала, что древние монеты должны стоить гораздо дороже, а здесь продавец запросил 12 долларов за все. Но, посоветовавшись с нумизматами, я узнала, что это нормально: оказывается, цена зависит не от времени выпуска, а от того, насколько редкой является та или иная монета. Такие, как эти, необработанные и выставленные на продажу «россыпью», не считаются раритетом и, соответственно, оцениваются недорого. Впрочем, что об этом говорить! Ведь еще до того, как начать поиски, я решила, что заплачу любую цену — даже если придется влезть в долги, продать все, продаться в кабалу, продать душу дьяволу… Разве может быть слишком высокой цена за то, что по- настоящему нужно?
На фото они смотрелись просто как неровные кружочки зеленоватого металла со стертым рисунком. Но когда я взяла их в руки, меня охватило странное чувство соприкосновения с прошлым…
«Тойе е ти нивть… дле нъжи…»
Теперь мне есть чем заплатить Харону: ведь тех, кто пришел без денег, он не пускает в лодку, и они обречены скитаться по берегу.
