обвинения интриганов оказались неверными на восемьдесят шесть процентов, ибо из семи партий оружия повышенным числом осечек отличалась только одна, из новых мастерских к востоку от Шалона. Инспектор немедленно отдал распоряжения вернуть, заменив другими, поставленные оттуда мушкеты и остановить там работы. Он выглядел довольным: полдела сделано, можно доложить, что меры принимаются. Если еще в Шалонских мастерских удастся быстро все наладить, его действия будут в глазах короля безупречными.
Кажется, я произвел хорошее впечатление: мне было сделано предложение немедленно отправиться вместе с инспектором в Шампань и продолжить дело. Стоило только заикнуться о долгах в университете — де Бриенн вспомнил, что мы не договорились об оплате и предложил самому назвать сумму, следующую мне за труды. После этого я, естественно, предоставил решение его великодушию и не остался разочарован. Через день или два, уладив все дела, запасшись необходимым и оставив сундук с книгами на попечение честного Анри, я надолго покинул Париж.
Шалонскими сии мастерские называли разве потому, что ехать следовало через этот город, на самом деле до них было еще полдня пути. Покрытые ухоженными виноградниками равнины — знаменитые Каталаунские поля, на которых Аэций разгромил гуннов — сменились лесистыми возвышенностями, где-то далеко на севере переходившими в Арденнские горы. Место для мастерских выбиралось ради удобства строительства плотины, и ни одной деревни не было поблизости от двух длинных кирпичных строений в глубокой лощине между холмами: казармы, в которой жили работники и точно такого же здания, где они работали. Чуть в стороне, за деревьями, скрывалась контора, там же обитал с семьей управляющий, офранцузившийся эльзасец Штайнер. Я не ожидал от уравновешенного де Бриенна такой ярости: казалось, он готов наброситься на несчастного немчика и растоптать его. Однако тот уцелел и даже сохранил должность, ибо заменить его было некем и во всяком случае означало бы непозволительную потерю времени, пока новый управляющий возьмет дело в свои руки. К тому же у него нашлись веские оправдания.
В здешних местах отсутствовали традиции оружейного дела и даже хороших кузнецов было немного. В отличие от богатого винодельческого запада Шампани, восточная ее часть была неплодородной, малонаселенной и бедной — 'вшивая Шампань', как называли жители соседних провинций. Голодные крестьяне готовы были работать в мастерских за самую ничтожную плату, но ничего не умели, а первоначальный план вызвать опытных мастеров из соседней Лотарингии оказался позабыт, когда королю пришлось отдать герцогство юному Леопольду. Поговорив с теми, кого здесь считали оружейниками, инспектор сморщился, как от зубной боли, и немедленно затребовал людей из других мест, недовольный тем, что до их прибытия придется потерять время. Я предложил свою помощь: мой скромный опыт, приобретенный у старого Сантини, позволил определить, что дело в использовании недостаточно твердого сорта железа для частей замка. Изготовление новых деталей для нескольких тысяч негодных мушкетов могло занять многие месяцы, лучше было замки разобрать, части подвергнуть цементации и поставить на место, а для следующих партий использовать уже другой металл. Прибывшие на следующей неделе мастера в общем согласились с моими предположениями и действиями, и мы с ними продолжали начатую работу в полном согласии и с успехом. Дополнительные обязанности, как это часто со мной случалось, я нашел себе сам. Повторная сборка замков затруднялась необходимостью подбирать по размерам и подгонять детали, перемешанные в ящиках с углем во время цементации. Я предложил де Бриенну новоизготовленные курки, кресала и прочее калибровать, подобно ядрам в артиллерии, благодаря чему на готовом мушкете сломанную деталь можно было бы заменить без подгонки. С этой идеей в соединении находилась еще одна: устроить дело таким образом, чтобы каждый работник при помощи специально приспособленных инструментов выполнял свое отдельное действие, раз и навсегда определенное и по простоте доступное любому деревенскому парню. Тогда мы смогли бы обойтись малым числом опытных мастеров, при такой системе нужных только для руководства простыми работниками. Я напомню, что нехватка настоящих оружейников была нашей главной проблемой. Отнюдь не желая присваивать чужие заслуги, признаюсь: подобные принципы давным-давно применялись на венецианской галерной верфи, а кое-что я подсмотрел на парижской булавочной мануфактуре, которую несколько лет назад посещал с покойным учителем. Вероятно, эти мои идеи по улучшению дела подтолкнули инспектора к решению назначить меня помощником управляющего. Должность и жалованье были гораздо выше, чем мог рассчитывать юноша моего возраста и происхождения, и я недолго размышлял: в Париже никто не ждал меня, а магистерскую степень можно с тем же успехом получить через год или два.
'Назвался груздем — полезай в кузов', говорят в России. В мои обязанности входила вся инструментальная часть. Легко было сказать: используйте более твердый металл, — для обработки металла инструменты должны быть еще более твердыми, для изготовления инструментов — еще, и так до бесконечности. Хитрые приемы, которыми разрывают этот порочный круг, составляют целую науку, которую мне пришлось осваивать на ходу. Прежние знания оказались совершенно недостаточны, а в поисках нужного приходилось не раз выезжать за пределы Франции — в соседние лотарингские и рейнские города, ремесленники которых заслуженно славятся своим искусством. В придачу к инструментам, Штайнер постепенно переложил на меня закупку железа и прочих материалов, а потом еще ведение книг — хоть я и приехал из Италии, познакомиться с итальянской бухгалтерией сподобился только здесь. По молодости лет я совершенно не обладал умением уклоняться от дел или перекладывать их на подчиненных, пытался все делать сам, силы не берёг и рад был набрать забот побольше, чтобы не оставлять места всегда готовой наброситься тоске. Управляющий вел себя чрезвычайно любезно, его голубоглазая супруга — тоже, только сынишка лет семи (старший из их детей) все порывался застрелить из игрушечного пистолета. С первых же дней Штайнеры предложили мне, ради экономии, столоваться у них, на что я согласился, день ото дня привыкая к идиллическим семейным трапезам, столь непохожим на завтраки у воинственной тетушки Джулианы. Дела служебные обыкновенно обсуждались за столом, где неудобно было резко спорить с хозяином дома, в результате мне приходилось чаще, чем следовало, уступать и откладывать применение своих инвенций, коим всегда находились препятствия. Новшества, придуманные вместе с профессором перед его гибелью, я старался вообще не вспоминать. Служба становилась все более однообразной, рутинной, и это меня поначалу устраивало. Я слишком долго жил мечтами о чудесном оружии, небывалых подвигах, ослепительной военной карьере — надо было учиться не витать в облаках, а ходить по грешной земле, как все нормальные люди. Год пролетел в трудах, совсем незаметно, второй катился так же, только назойливая вежливость Штайнера почему-то стала раздражать. Его желание поддерживать налаженный ход работ, избегая перемен, было понятно, однако мне, по свойству характера, любое занятие начинало казаться нестерпимо скучным, как только в нем исчезала прелесть новизны.
Жалованье превосходило мои потребности, и раз уж управляющий не соглашался тратить казенные средства на оружейные опыты, я стал проводить их на свои, покупая материалы и доплачивая мастерам за сверхурочную работу из собственных денег. Совершенствуясь в науках и ремеслах, я оставался весьма наивен, а временами просто глуп во многом, что касалось человеческих отношений, и совсем не предполагал, что моя карьера французского оружейника рухнет из-за этих опрометчивых экспериментов. Мне даже в голову не пришло попробовать взглянуть на дело глазами Штайнера, который за слащавой любезностью скрывал беспокойство и дух соперничества. Вот навязали ему в помощники молодого, но деятельного и хорошо выученного парижанина — оспаривать решение инспектора неразумно, лучше потихоньку оттеснять наглеца на скользкую почву, денежную и хозяйственную, где он по неопытности непременно ошибется или проворуется, и не давать делать в мастерских никаких улучшений, а то, не дай Бог, получится. Бескорыстие вообще обычно вызывает подозрения, мои же действия окончательно убедили немца, что слишком шустрый помощник хочет отличиться перед начальством и метит на его, Штайнера, место. Я никогда не узнал, он ли подстроил обман или случай так совпал, а ему только осталось оклеветать меня перед де Бриенном, но интрига получилась неотразимой. Заплатив крупный задаток из казенных денег за партию полосового железа, я не смог потом найти ни железа, ни купца, а инспектор получил какие-то сведения, указывающие на мой сговор с жуликами. Не слушая оправданий (я сопротивлялся довольно слабо, чувствуя вину за то, что дал себя обмануть), де Бриенн просто выгнал меня прочь, удержав хранившееся в конторе жалованье за последние месяцы в погашение убытка.
Шагая по раскрашенным осенними красками холмам восточной Шампани, я продолжал на ходу бормотать фразы, которые не успел высказать инспектору в лицо. Мой багаж был точно таков же, как на пути сюда: слесарные инструменты, пара книг и узелок с бельем, только вместо кареты инспектора
