раз, — на этот раз искренне сказал я.
— А я осталась совсем одна. Мама умерла, сын мой далеко, очень далеко…
— Служит где-нибудь на Дальнем Востоке? — предположил я, припомнив, что у него примерно призывной возраст.
— Да нет, и не служил и не на Дальнем Востоке, — сказала она. — Он ведь у меня в строгановском учился. Познакомился с премилейшей англичанкой и сейчас живет в Шефилде. У ее отца фирма. Он в этой фирме работает художником. Оформляет витрины супермаркетов…
— А как у тебя здесь? — я покрутил головой по сторонам, стараясь объять весь телевизионный домище.
— С этим все в порядке… Это раньше из партии могли попросить, а теперь наоборот, все завидуют. Изменились времена, Юрочка, изменились. Ему там хорошо. Приезжает и говорит: «Не представляю, мамочка, как я мог жить в этом дерьме?!» А мне, поверь, обидно… И, конечно же, одиноко. Была я у него уже дважды. Все там очень хорошо. Нам даже представить трудно…
— Представляю — бывали, ездили, — сказал я.
— Одно дело отели, копейки в кармане, а другое — когда видишь, как живет твой единственный сын, совсем иное… Но ведь я туда не поеду, там я никому не нужна, а здесь одиночество уничтожает…
— И все равно я радуюсь за тебя. То-то вижу, ты превратилась в английскую леди…
Она сказала, что ей это очень приятно слышать, особенно от меня, человека из тех немногих, кого она вспоминает с удовольствием, но я ведь пришел не для обмена комплиментами, у меня какое-то очень срочное дело, и она поняла по голосу, что я горю, — так мне необходимо кого-то срочно раскрутить…
Умница! Она облегчила мое положение.
— Дело не в раскрутке, появилось в самом деле что-то очень свеженькое, не избитое. Все девчонки как одна с улицы, отцы-алкаши, работяги. Выросли на дворе. Чердаки, подвалы… Взяли и запели вдруг.
— Постой, постой, что-то такое уже было. Хулиганы из одного города тоже запели. Я немного брезгливо к этому отношусь.
— Но это совсем другой случай. Это же девчонки. Никакие не хулиганки, а обычные, дворовые, к тому же московские, коренные… — я буквально захлебывался и заговорил едва ли не стихами, — уж поверь, что они не хуже, а получше Распутина, которого ты постоянно даешь в своих передачах.
— Я знаю, что ты готов съесть его, не знаю, правда, за что, да и меня это не интересует, — она так на меня глянула, что я сразу же понял — этот юный негодяй ей о чем-то натрепался, — но это учет пожеланий молодежи. Нас забрасывают письмами. О твоих девчонках пока ни одного письма.
— Будет, и не столько, а в миллион раз больше. Поверь мне. А пока никто не видел и не слышал, откуда быть письмам?
Она рассмеялась:
— Никогда еще не видела тебя таким заинтересованным. Давай, давай, раскрывай карты!
Я пододвинулся к ней поближе. Хвостом вертеть больше не приходится. Мы в самом деле знаем друг друга очень давно.
— Послушай, Женечка, я хоть и похож на вяленую воблу, но уж очень просоленную, без литра пива на зуб не возьмешь, мне надоело считать копейки в кармане. Я хочу пожить чуть поспокойнее, без этих идиотских забот. А тут, поверь, есть шанс, и не только для меня.
— Хорошо, хорошо, вот об этом здесь не надо, за нами смотрят и на нас, поверь, столько лишнего вешают, что оторопь берет, а я ничего, кроме расплывчатых обещаний, в своей жизни не слышала. Поможешь кому-нибудь, в крайнем случае пробурчат «спасибо!» и адью на этом, долгое прощай… Ну да ладно. Посмотрим, как ты изменился за эти годы. Не думаю, чтобы в худшую сторону. Тем более, мне от тебя, кроме внимания, ничего не надо. Значит, так… Тебе, то есть, им нужен эфир на завтра…
— Только на завтра, иначе все рушится.
Она задумалась лишь на мгновение:
— У нас есть буквально несколько минут. Все склепано до последнего. Где фонограмма и есть ли она вообще?
— А как же, Женечка, — у меня начала кружиться голова: неужели полный порядок? — Внизу ждет директор группы. У него все при себе.
— Тащи ее сюда, к тому же немедленно, вместе с директором группы. Мне надо все показать главному, чтобы потом не было идиотских разговоров. Он у нас недавно, мы быстро нашли общий язык, и мне не хочется терять его на пустяках.
Она позвонила в бюро пропусков, назвала фамилию Жеки, а я вовсю мчался вниз.
Жека вытаращил на меня глаза:
— Чего так долго?! Да за это время….
— Повзрослеешь, мальчик, и многое поймешь. Спешить надо только в конкретных случаях. Думаю, ты их знаешь.
— Как дела? — спросил он уже другим тоном.
— Не знаю, чем закончится. Пока все на мази. Но я, мне кажется, влип в одну историю…
— Какую?
— Об этом позже.
Мы влетели в кабинет Евгении Федоровны, я представил Жеку, уверенно обозвав его директором группы «Ах!». Склонившись, он поцеловал руку Евгении Федоровны. Ничего не скажешь, у него это артистично получалось.
Она сняла трубку желтого телефона. Диска на нем не было. Значит, прямой.
— Василий Емельянович, вы окончательно освободились? Очень хорошо. Я сейчас к вам зайду… — сказала она и повернулась к нам с Жекой: — Через несколько минут я приду за вами. Если он захочет прослушать фонограмму. Да, и разыщите срочно ваших девочек. Сегодня поздно вечером у нас небольшой прогон. Пускай ждут команды.
Она вышла.
— Молодчина! — сказал мне Жека. — Я уже ни во что не верил…
— Да ты не спеши. Дурная у тебя привычка.
Жека не обратил на мои слова никакого внимания, он счастливый человек, он уже верит, что завтра его подопечные выйдут в открытый эфир, а через некоторое время он загребет столько денег! Может, именно сейчас он их и подсчитывает в своем воспаленном мозгу. Но Жека вдруг зацокал языком:
— Какая женщина?! Будто только что с Запада. В возрасте, но какая знойная!
— Знойная, да и с Запада недавно, у нее сын в городишке Шелфиде проживает. Тесть у него миллионер, владелец фирмы. К тому же, миллионер не жадный, в отличие от тебя, — начал нести я всякую чушь, а сам подумал: а что, если сплавить ее Жеке? — Да и лет ей совсем немного. Я тебе скажу — здесь не пролетишь. В любом смысле. Живет одна, шикарная квартира на Неждановой.
У Жеки помутнели глаза от воображаемого. Но потом он покачал головой:
— Я таких боюсь. К ним не знаешь как подойти. Язык начинает неметь.
— Дурак ты, — сказал я. — Язык у него немеет. Конечно, если начнешь сразу тыкать в нос свою красную книжку с гербом и всякими там отделами «зет», то тут же вылетишь из квартиры пробкой, а если пораскинешь чуть-чуть мозгами — покайфуешь как следует.
У Жеки оживился взгляд:
— А у тебя с ней общий опыт?
— Это не важно. Ты, кстати, как новоиспеченный директор всемирно известной группы «Ах!», не выбросил вон свое красное удостоверение?
Жека замахал руками:
— Сам всегда говоришь, что не надо слишком спешить. Оно нам может еще пригодиться, поверь мне, да и вообще давай не касаться кое-каких вопросов. Я же тебя не всегда спрашиваю, где ты был, с кем встречался, зачем, почему…
Идиот! Он все-таки клинический больной. Сейчас начнет кочевряжиться передо мной и изображать из себя крупного агента секретной организации. Я бы сказал ему пару тепленьких слов, но тут вошла Евгения Федоровна и сказала, что нас ждет главный редактор. Имя Василий Емельянович мне ничего не говорило, но как только я вошел в его кабинет, более просторный, но менее уютный, чем у его замши, то
