Реальность бессмертия. Как нарушить цикл смерти и рождения

Гэри: Я проконсультируюсь по этому поводу со своим психологом. Шучу. Только больше иллюзий. Путь на свободу, согласно Курсу, свободен.

Артен: Это правильно, и мы не говорим, что Курс — единственный путь. Мы говорим, что если ты собираешься пройти Курс, то так и сделай. Не делай что-то другое, называя это Курсом. «Курс чудес» дан для того, чтобы сэкономить людям время, если они это выберут. Если же нет, то это не имеет значения, потому что время нереально. Но вы решаете, сколько хотите оставаться в ловушке цикла рождения и смерти.

Пурса: И на этом, прежде чем мы уйдем, я хочу предложить цитату из Курса, которая продолжит все прояснять. Когда происходящее становится слишком сложным, когда полеты отменяются, когда кто-то ведет себя грубо, когда ты опаздываешь, а тебя ждет публика, когда ты чувствуешь, что не хочешь что-то прощать, и действительно хочешь проверить, что истинно, а что ложно, вспомни слова Джея: «Каким Бог сотворил тебя, таким неизменным ты и должен оставаться, а переходные состояния по определению ложны. И в их число входят все изменения в ощущении, в состоянии тела и разума; в осознании и в реакции. То, что истина объемлет все, отличает ее от лжи, а ложь отделена от истины по сути своей» [6].

Сидя в одиночестве в гостиной, я обрел еще большую решимость, чем когда-либо, придерживаться истины учения, которое дали мне друзья. Я чувствовал, что это будет нелегко, но если я хотел чего-то легкого, то, наверное, не выбрал бы этот духовный путь.

Глава 10 Старые игрушки Земли

«И здесь, действительно, сон разделения начнет бледнеть и исчезать. Ибо несуществующая брешь начнет восприниматься свободной от устрашающих игрушек, которые ты смастерил. Большего не потребуется. Возрадуйся же, что спасению нужно так мало, а не столь много. Оно не просит ничего в реальности. Но даже и в иллюзиях оно просит об одном: заместить страх прощением. В этом — единственное правило счастливых снов» [1].

Для меня остается парадоксом мысль, что спасение — это так просто и в то же время так сложно. Очевидно, что истина проста, но не легка. Несмотря на то, что я это понимал, есть большая разница между пониманием и развитием ментальной дисциплины для того, чтобы постоянно это применять. Я знал, что осваиваю ее все лучше. Это был результат практики. Чем больше я практиковался, тем более естественным казалось прощение, и тем менее естественным выглядел мир. Это был не мой дом, но я мог провести здесь время по возможности хорошо и в то же время вернуться домой, иначе взглянув на мир.

Я получил много поощрения от прочтения Курса. Куда бы я ни взглянул, я видел подтверждения того, что сказанное мне Артеном и Пурсой — истина. Идеи повторялись и усиливались, и я избавлялся от эго. К примеру, далее в Тексте Джей говорит:

«Сны о прощении не должны длиться долго. Они не призваны отделить разум от того, что он думает. Они не стремятся доказать, что сон видит кто-то другой» [2].

И вскоре после этого:

«Ты просто грезишь, а идолы — игрушки твоих грез. Кому, кроме детей, нужны игрушки? Дети воображают себя властителями мира и наделяют свои игрушки способностью двигаться и говорить, и думать, и чувствовать, и общаться вместо себя. Однако все, что бы ни делали игрушки, случается лишь в разуме играющих. Играющие же стараются забыть, что сами выдумали сон, где сделали реальными свои игрушки, в игрушечных желаниях не узнавая своих собственных.

Кошмары суть младенческие сны. Игрушки воспротивились ребенку, уверенному, будто он сделал их реальными. Но разве может сон напасть? И может ли игрушка разрастись и стать опасной, неистовой, свирепой? Ребенок верит в это, так как боится своих мыслей, приписывает их своим игрушкам. Реальность их становится его реальностью, поскольку они, кажется, отвлекают ребенка от собственных мыслей. Однако они хранят живыми и реальными мысли из реальности, и могут бунтовать, отплачивая ребенку за вероломство по отношению к ним. Ребенок полагает, будто нуждается в игрушках во имя избавления от собственных мыслей, в его понятии, реальных. И так он превращает все в игру и оставляет свой мир снаружи от себя, и притворяется, что он всего лишь часть его.

Но наступает время, когда младенчество уходит навсегда. Детских игрушек при себе не оставляй. Отложи их подальше, в них больше нет нужды» [3].

Красота, простота, которые превратились в сложности, а потом снова стали простотой, заставили меня все больше наслаждаться Курсом по мере того, как я шел дальше по его пути. Я не думал о себе как об «учителе» Курса — лишь как об ученике. Я чувствовал, словно оказался в правильном месте в правильное время, буквально, и что мне повезло, что я смог поделиться своим опытом. Я не чувствовал себя и писателем. У меня были две скорости написания текста — медленно и очень медленно. Если бы мне нужно было с утра составить список десяти вещей, которые я больше всего хотел бы делать днем, то написание чего-либо в него ни за что бы не попало. К счастью, я отвечал только за написание рассказа от себя и вставки заметок, в которых я делился своим опытом и превращал книги в личную историю. Это был мой вклад. Дискуссии с Артеном и Пурсой мне вручили на блюдечке с голубой каемкой. Участвовать в них было весело, и все, что мне было нужно делать, — записать их, хотя даже это занимало много времени.

В мае, за пару недель до очередного визита моих друзей, я в первый раз поехал в Сент-Луис, проводить мастер-класс. Я с большим удовольствием поднялся на вершину знаменитой Арки Сент-Луис и к тому же впервые посмотрел бейсбольный матч Национальной Лиги. У меня был тайный план. Там был парк, в котором Red Sox выиграли мировой турнир, и я хотел посмотреть на него, пока его не срыли и не построили на его месте новый стадион, что планировалось сделать в конце сезона. День был прекрасный, и толпа радовалась победе Cardinals, во время которых они забили одиннадцать голов в первой подаче. Я же порадовался, что они не делали этого во время игры против Red Sox.

Парень по имени Пирс, друг людей, проводивших мастер-класс, который тоже читал «Исчезновение Вселенной», вызвался отвезти меня в Кахокию, чтобы я посмотрел на место, в котором жил, когда был индейцем, — во времена Великого Солнца. Пирс стал моим проводником и другом за те несколько дней, что я провел в Сент-Луисе, а в Кахокию с нами поехал человек по имени Карл. Познакомившись с Карлом, я испытал чувство близости, как будто мы были давно потерянными братьями. Пока мы шли на парковку, я испытал странное ощущение. Потом, когда мы выезжали на парковку, я осознал, что все, что происходило сейчас, было в точности таким, как тогда, когда Артен и Пурса использовали метод мысленного перенесения, чтобы показать мне мое будущее посещение Сент-Луиса. Все было не просто похожим, а точной копией. Произнесенные слова, дорога к холму, мой подъем на него — все было идентично первому разу. Переживания кружили голову. Было совершенно очевидно, что все происходит именно сейчас, однако уже происходило раньше. Единственным отличием было то, что на этот раз я не видел Артена и Пурсы.

Даже на вершине горы, всего на несколько секунд, у меня появилось в точности такое видение Кахокии тысячелетней давности, как во время мысленного путешествия. И даже за те несколько секунд видения я смотрел именно в ту сторону, чувствуя, что дом Великого Солнца был на этом холме, но не глядя на него и вбирая разумом те образы, которые у меня появлялись во время секундных переживаний раньше.

Я испытывал ошеломляющее чувство — что это было каким-то образом «написано» и должно было произойти именно так, как произошло. Я ничего не мог с этим поделать. Если я должен был где-то быть, то там я и был. Я не мог остановиться, даже если бы захотел. Если я не должен был где-то быть, то не попал бы туда, сколько бы ни старался. Все было предопределено, уже решено до того, как свершилось. Каждое движение, каждое слово, каждый друг и каждый враг... это был сценарий, в котором я согласился участвовать, и вот мне казалось, что я прохожу его впервые, хотя на самом деле фильм уже был снят, и я был лишь наблюдателем; мне казалось, что я играю роль во