и объявила, что терпеть его не могу, и мне плевать, что пиво это какое-то особенное, фирменное и так далее, а вот чипсы я уважаю. Хотя, вместо пива и чипсов нужно было бы пить шампанское и заедать его клубникой, так было бы правильнее. Но кому хочется сегодня поступать правильно?
— Мы опоздали, надо было чуточку пораньше прийти. Тогда бы увидели, как солнце в куполах церкви отражается.
— Пораньше мы не могли, — веско заметил Мартынов, а я укоризненно посмотрела на него.
— Глеб, я про церковь тебе говорю.
— Так я тоже… про святое дело. Не замёрзла?
— Нет. — Я прижала свою ногу к его ноге и пошевелила пальцами. Сунула в рот ещё кусочек жаренной картошки, задумчиво прожевала, а потом с негодованием сунула миску Мартынову. — Убери её от меня.
Он рассмеялся.
— Это самая лучшая крыша на свете, — проговорила я спустя некоторое время. Внизу слышался шум проезжающих машин, в окнах домов внизу появились огни, и подул прохладный ночной ветерок. Я сунула нос под одеяло, прижалась к плечу Глеба и удовлетворённо вздохнула. Мне на самом деле было хорошо.
— Всегда хотел диван-качели прикупить, и вон туда их, — Глеб указал в сторону моих ящиков с цветами. Я тут же возмутилась.
— Вот ещё! Там цветы. Качели можно на ту сторону, там всё пусто.
— Там солнце.
— Значит, навес нужен.
— Ой, всё удовольствие испортила! Я столько времени мечтал, а ты за минуту всё на корню зарубила. Что за характер?
— Нормальный у меня характер. Просто я лучше знаю.
— Я промолчу…
— Самое правильное решение, — поддакнула я, а Мартынов вдруг расхохотался.
— Вот же заноза! Я ей слово, она мне пять в ответ.
— Да не правда! Просто ты не прав. Если туда поставить качели, то цветы придётся передвинуть на ту сторону, а там они точно не выживут, так как там солнце палит. И в итоге останемся без цветов. А какой тогда толк от качелей, если цветов не будет?
— Действительно, — изумился Глеб, выслушав мои разглагольствования, — и как это можно без цветов, но с качелями?
Он смеялся надо мной, я решила обидеться, но как обижаться, когда тебя целуют да ещё с таким пылом?
— Телефон звонит, — сказал Глеб, подняв голову и прислушавшись.
Я поморщилась и глаза закрыла. Из кухни неслось насмешливое:
— Солнышко, возьми трубку! Со-олнышко!
Мартынов хмыкнул, отодвинулся от меня и подпёр голову рукой.
— Ответь ему.
— Не хочу. — Он молчал, и тогда я открыла глаза. — Имею я право не хотеть?
— Боишься, что соврать не сможешь?
— И это тоже. И… Хватит, Глеб! Не хочу.
Я повернулась к нему спиной и вздохнула с облегчением, когда телефон замолк на полуслове. Издал нелепое:
— Солныш… — и воцарилась тишина.
Рука Глеба пробралась под мою рубашку, легла на спину и я невольно повела плечами, почувствовав, насколько горячая у него ладонь. Я чувствовала его дыхание на своей щеке, потом его губы прикоснулись к моему плечу, сдвинув ткань рубашки. Я уже хотела перевернуться на спину, чтобы обнять его, а Глеб вдруг спросил:
— Он тебя любит?
— Ты зачем спрашиваешь?
Он еле слышно хмыкнул.
— Не хочется, чтобы ты вышла замуж за идиота.
— Интересно… А идиотом он будет, если любит?
— Какая же ты поперечная, Женька…
— Я не хочу об этом говорить. — Я всё-таки обняла его за шею и притянула его голову к себе близко- близко. — От тебя пивом пахнет.
— Не нравится?
Я не нашлась, что ответить, а потом зачем-то решила признаться:
— Мне всегда хотелось… — И неловко замолчала.
— Что? Что, Жень?
— Заняться… любовью на этой крыше. Мне казалось, что это будет что-то особенное.
— Из-за крыши?
— Да ну тебя, — вспыхнула я от обиды.
Он рассмеялся и поцеловал.
— Можно попробовать.
— Ты надо мной смеёшься, — всерьёз огорчилась я.
— Уже нет, — заверил Глеб.
Через несколько минут телефон опять завёл своё:
— Солнышко…, со-олнышко! — а я лишь крепче вцепилась в Глеба. Открыла глаза и стала смотреть в стремительно темнеющее небо. А ведь тому, кого мой телефон подразумевал под 'солнышком', даже невдомёк, что мне сейчас так хорошо и что я мечтала ещё совсем недавно пережить всё это с ним. Вот только 'солнышко' моё никогда бы об этом не догадалось, а если бы узнало об этом от меня, то, скорее всего, рассмеялось мне в лицо. Димка не был приверженцем спонтанных порывов. Он любил, чтобы всё было правильно и красиво. А крышу, разъезжающиеся диванные подушки и опрокинутую бутылку пива никогда бы не оценил. И не понял бы всю прелесть происходящего. Димку можно было от души пожалеть, вот только мне сейчас совершенно не до этого…
— Женька, ты чем там занимаешься?
— Я? — Глупо было переспрашивать, но как тут удержишься, когда ты ещё проснуться не успела, а тебе уже в ухо кричат и чёткого ответа требуют.
— Я тебе звоню, звоню, а тебя вечно где-то носит. Боря уже беспокоится!
Я вздохнула и снова рухнула на подушку.
— Сонька, ты что ли?
— Здрасти. Уже не узнаёшь?
— Сонь, я сплю.
В трубке наметилось задумчивое молчание, затем последовал вопрос:
— А сколько у нас времени?
— Понятия не имею, — призналась я. И пихнула ногой Мартынова, который совершенно наглым образом на меня навалился.
— А я имею, десять уже. Жень, а ты чего дрыхнешь? Ты же в восемь всегда просыпаешься?
— Ой, Сонька, что ты пристала? Сегодня я сплю. Я… Может, я ночь напролёт рисовала?
Рядом весело хрюкнул Глеб, и я на него посмотрела. Лежал с закрытыми глазами, обнимал меня одной рукой и улыбался, прислушиваясь к тому, что я говорю и каким тоном. Я щёлкнула его по носу.
Но зато Сонька моим признанием прониклась.
— А-а, ну извини тогда, Жень.
— Да ладно. Как у вас дела? Нравится отдыхать?
— Да. Мне, по крайней мере. А вот Боря уже устал бездельничать. Вчера поймала его за тем, что он на работу звонил.
