— Хочешь, я с тобой поеду?
— Не хочу, Дима. Я отдыхать еду. От тебя в том числе.
Я уехала в октябре, когда осень накрыла город. Ветер обрывал с деревьев последние золотые листья, солнца и тепла было всё меньше, дождь стал не приятным разнообразием, а нудной постоянностью. Дописала последнюю и самую важную свою картину, и после того, как её закончила, поняла, что мне на самом деле стало легче. Легче дышать, думать, жить, и будущее уже не кажется размытым, невзрачным пятном. Мне на самом деле захотелось смены обстановки, новых впечатлений, ярких красок. Кричать захотелось, причём от счастья. Правда, до счастья мне было далеко, это я тоже понимала, но главное, что появилась надежда.
Накануне моего отъезда приехал Димка, чтобы забрать ещё несколько картин, которые собирался отвезти в Москву, долго разглядывал мою последнюю 'особенную' работу, а я запретила ему её забирать.
— Почему?
— Я хочу, чтобы она осталась здесь.
— Интересно… А чем тебя так привлекли окна дома напротив?
Я остановилась рядом с ним и тоже стала смотреть на картину. На распахнутое настежь окно, на лёгкую занавеску, которую трепал ветер, на цветы в горшке на подоконнике… Через окно видно большое зеркало в квартире на стене, а в зеркале, если хорошо присмотреться, можно разглядеть силуэт мужчины. Создавалось впечатление, что он притаился за занавеской и за кем-то подглядывает в окно. Я знала, что он там и за кем наблюдает, а Димка… он просто об этом не догадывался, потому что не чувствовал.
— Иногда мне кажется, что на меня смотрят оттуда.
Калинин нахмурился.
— Кто?
— Не знаю.
— А ты в милицию звонила?
Я посмотрела на него.
— Дима… — начала я, но потом вдруг передумала что-либо ему говорить. — Бери картины и иди, мне собираться надо.
— Куда ты едешь?
— В Лондон. А потом в Мадрид. Или в Марсель. Какая разница, Дима? Я еду путешествовать.
— Мне не нравится, что ты едешь одна. Я не уверен…
— Димочка, тебе не должно это нравиться.
Калинин обернулся в дверях и на меня поглядел с улыбкой.
— А вдруг когда ты вернёшься, всё изменится? Я на это надеюсь.
— Сомневаюсь. Что изменится, то есть.
— А я всё равно надеюсь. Пока?
— Пока, Дима.
— Я жду твоего возвращения.
— Лучше готовь выставку, — посоветовала я, и дверь за ним закрыла.
Вернулась в родной город спустя два месяца, уставшая, но довольная собой. Даже не верилось, что столько времени прошло. Я на месте ни дня не сидела, перебиралась из города в город, изматывала себя пешими прогулками и захлёбывалась впечатлениями. В Европе я и раньше бывала, но времени, для того, чтобы увидеть всё, что хотелось, никогда не хватало. А тут меня никто не торопил, не ныл, умоляя заглянуть в ещё один магазин, и не тащил вечером в ресторан. Можно было гулять, пока ноги не начинали гудеть от усталости, часами просиживать с альбом для набросков в каком-нибудь удивительном месте или показавшемся мне удивительным, спокойно сидеть в кафе и не ужинать. За два месяца я похудела, сделала новую стрижку, обновила гардероб и теперь, когда смотрела на себя в зеркало, сама себе нравилась. Вот только в душе всё равно осталась какая-то заноза, которая саднила и саднила. Даже если я была спокойна и всем довольна, стоило только мысленно вернуться домой, как снова накатывала тревога.
Родной город встретил меня метелью и сугробами. Нарядной новогодней ёлкой перед главным городским собором и привычным перезвоном колоколов. Машина остановилась на светофоре, и я посмотрела на белокаменный собор. Дядя сидел рядом со мной, держал за руку, радовался моему возвращению, а я слушала перезвон. Он лучше всего остального говорил мне о том, что я дома. Оказывается, я скучала сильнее, чем думала.
— А что это ты так исхудала? — недовольно поинтересовался дядя, разглядывая меня, а я поймала на себе любопытный взгляд водителя, брошенный в зеркало заднего вида.
— Чуть-чуть, — негромко ответила я.
— Когда чуть-чуть, не заметно, а тут…
Я стукнула его по коленке.
— Прекрати.
— Я о тебе забочусь.
— Так модно.
— Чтобы щёки вваливались?
Я повернулась к дяде и веско заметила:
— Ты на Соньку посмотри.
Он смущённо кашлянул и слегка толкнул в плечо водителя, который совершенно наглым образом подслушивал и даже скрыть этого не пытался.
— На дорогу гляди, хватит уши греть.
— Да, Борис Владимирович, — скучно отозвался молодой человек, а мне смешно стало.
— Ты хоть отдохнула?
Я сунула руку под дядин локоть и привалилась к его плечу.
— Всё хорошо. И отдохнула я, и насмотрелась всего. По дому соскучилась.
— Соскучилась — это хорошо. — Дядя поцеловал меня в висок и тут же сморщил нос. — И причёска новая… Вернулась какая-то… Я тебя не узнаю.
Я рассмеялась.
— Привыкнешь.
В собственной квартире меня что-то смущало, я ходила по комнатам, оглядывалась и никак не могла понять, что именно. Вроде всё на своих местах, всё прибрано (видимо, готовились к моему возвращению), картины там, где я их и оставила, без меня их никто не трогал, боялись. На кухне всё сверкает… А потом поняла. Балконные двери наглухо закрыты. Зима ведь. Я подошла к окну и отдёрнула занавеску. Вся крыша была завалена снегом. Так непривычно…
Я в первый раз зимую в этой квартире. И надо привыкнуть, что моя крыша — зимой просто крыша, и ничего больше. Что даже неплохо. Крыша вызывала слишком много не нужных воспоминаний.
— Всё на местах, ты довольна? — спросила Сонька, приехав на следующий день рано утром и подняв меня с постели. Я бродила по кухне в пижаме и зевала, а подружка, в отличие от меня, была переполнена энергией.
— Уборкой? Конечно, довольна. Спасибо, что побеспокоилась. Мне совершенно не охота заниматься домашними делами.
— Я так и подумала.
Сонька разбирала подарки, что я привезла ей из своих странствий, шуршала пакетами, с довольным видом вертелась перед зеркалом и на меня не смотрела.
— Чай будешь? — спросила я.
— А кофе нет?
— Я веду здоровый образ жизни. Кофе бой!
— Ужас какой… С чего это ты вдруг?
— Не знаю, захотелось. У меня новая блажь, — выдала я и рассмеялась.
— Ты похудела, — заметила Сонька.
— На шесть килограмм, — похвастала я.
Подружка кивнула.
