Вероятно, сыграло ему на руку то, что Максим, как подозревал Волковской, не сумел разбудить в Вере женщину. Он был не слишком темпераментен, как-то заморожен в выражении чувств – этакий холодный, слегка надменный отличник, завзятый карьерист уже в столь юном возрасте, блондин с внешностью античной статуи Аполлона. А согласно мифологии, у Аполлона не слишком-то ладились отношения с женским полом… Так или иначе, когда Максим, получив развод, исчез с Вериного горизонта, Волковской вздохнул свободнее.
Но ведь Максим не единственный мужчина на свете! Возможно, Волошин оказался лучше – в том сокровенном смысле, который всегда крайне трудно оценить со стороны? Возможно, именно он нашел тот ключик, которым были замкнуты сокровища души и тела Веры? И ведь Волковской, как на грех, собственной волей послал дочь к нему! Дмитрий пребывал в полной уверенности, что роли распределены раз и навсегда: Вера – охотница, Волошин – жертва. Он забыл о том, что в извечном слиянии-противостоянии мужского и женского начал жертва и охотник меняются местами так часто и с таким удовольствием…
Как Волковской не предвидел этой опасности? Он был совершенно уверен, что после неудачи с Максимом Вера полностью разочаровалась в мужчинах, что с этой областью жизни для нее покончено надолго, если не навсегда… Она и не проявляла никакого интереса к мужчинам, тем более к их подопытным. Во всяком случае, она сама уверяла в этом отца! Но разве можно верить женщине?!
Изнуренный переживаниями, Волковской опустил голову и спрятал лицо в ладонях. У него ничего не болело, однако во всем теле возникла слабость, словно из него выкачали что-то важное… Должно быть, то же самое испытывают его жертвы… Нет! Глупости… Все глупости… Вера ни за что не стала бы выкачивать энергию из своего старого отца. Да она и не смогла бы! Он не оставил ей таких возможностей… Она не способна, не умеет воздействовать на него. Зато у него есть возможности повлиять на нее…
Вот уж он порадуется, призвав дочь к ответу!
– А по какому праву? – раздался совсем рядом голос, такой отчетливый, словно Волковской действительно услышал его наяву.
Что за черт? Его невидимый собеседник, которого Волковской сам вызывал в часы досуга и скуки, чтобы лишний раз убедить себя в собственной правоте, на сей раз явился непрошеным. Причем заявил о себе так властно, как будто был не вымышленной, а совершенно реальной личностью, наделенной самостоятельным бытием. И самостоятельным голосом, отдававшимся в ушах…
– По праву отца!
Волковской не сразу заметил, что заявил это вслух – причем довольно громко. Две совсем юные девицы, вульгарно одетые и размалеванные, проходя мимо его скамейки, вздрогнули, переглянулись и ускорили шаг. Волковской с досадой заметил, что, удаляясь по двору, они не раз оборачивались.
– По праву отца! – повторил он мысленно, однако не менее напористо. – Вера – моя дочь, она исполняет мою отцовскую волю… Все правильно! Так повелось испокон веков! Дети должны повиноваться родителям. В чем меня упрекать?
– Вера – твоя дочь, но не твоя собственность, – в голосе невидимого собеседника слышались усталость и грусть. – Она – отдельный от тебя живой человек. Почему бы тебе не позволить ей жить так, как она хочет? Почему бы не дать ей возможность быть счастливой?
– Ей – счастливой? А мне? Разве я буду счастлив без нее? Разве я смогу без нее обходиться?
Вздох того, кто был обречен вечно спорить с Волковским, заставил зашелестеть остатки пожухлой листвы над его головой:
– Так вот что такое твоя отцовская любовь? Махровый эгоизм, не более. Любящий отец на твоем месте порадовался бы, что дочь встретила мужчину, с которым может создать семью. Любящий отец благословил бы молодых и принял бы зятя как сына… Но что толку говорить с тобой об этом? Тебе не понять элементарных человеческих чувств. Для тебя имеет значение лишь одно: выкачивать из других жизнь, чтобы присваивать ее себе. В этой жажде ты не признаешь исключений: вот и Вера, которую ты якобы любишь, для тебя – лишь орудие… Намного ли ее участь лучше участи твоих жертв?
– Замолчи! – Волковской подпрыгнул на скамейке.
– Охотно замолчу. Мне надоело с тобой спорить. Знай: хотя ты и воображаешь, что выдумал меня ради развлечения, я с самого начала был более реален, чем ты думаешь. Ты мне по-своему симпатичен, Дмитрий Волковской: ты умен, владеешь необычайными знаниями, ты многого достиг – весьма, весьма многого… Я пытался вернуть тебя на правильную стезю – ту, которую ты оставил, соблазнившись своим мнимым всемогуществом. Но теперь вижу, насколько тщетны были мои усилия. Прощай. Больше я не побеспокою тебя. Живи как хочешь.
По мере того как голос становился из гневного все более кротким, он таял и удалялся, пока не растворился… Где? В глубине двора? В шелестящей по асфальту упавшей листве, которой играл ветер? В сером осеннем небе, затянутом низкими облаками?
Некоторое время Волковской прислушивался к окружающему миру с чувством внезапной глухоты, как будто голос, слышимый доселе ему одному, унес с собой частицу чего-то очень важного. Потом вскочил на ноги и расхохотался коротким злым смехом. Ну и дурак! Всерьез спорить с воображаемым собеседником, да еще позволить ему обставить себя в споре? Нет, решено: с него довольно этих игр. А Вера… тут совсем другое дело!
Он сел в свою машину, включил зажигание и выехал из этого проклятого двора. Мчался по московским улицам и представлял, как он вернет Веру и принудит ее к прежней покорности. Не мытьем, так катаньем! Сама виновата! В душе было такое чувство, будто в Вере воплотились все женщины, когда-либо портившие ему жизнь, – дразнящая колдовской силой и пугавшая силой любви к нему Арина, вечно противоречащая Лида и затаенно-язвительная теща Антонина, как ее там по батюшке… Забыл уже. С ними он не сумел совладать. Но дочь – дочь он вернет себе. И она снова станет делать все, что он ей прикажет…
Ночью Вера услышала зов. Он пришел в ее сон, заставив заворочаться и открыть глаза, и первое время она не понимала, что происходит: ей показалось, что сон продолжается. Но эта ночная, слегка освещенная фонарями за окнами комната – точно такая же, как перед сном. Рядом похрапывает Виктор. Все совсем так, как было…
И все – совсем не так.
Зов вторгся в нее. Он пронимал ее до самой глубины, он влез в каждую ее клеточку. Он властно требовал, чтобы Вера встала и – да, вот сейчас, немедленно! – отправилась к отцу.
Вера вздохнула. Повернулась на бок, подложила ладонь под голову. «Это глупости! – сказала она себе. – Чего ради я должна среди ночи мчаться к отцу? Да я вообще не хочу с ним видеться! У меня теперь совершенно другая жизнь, все колдовские наваждения остались в прошлом… Пусть он играет в эти игры, если ему так хочется! Но помогать ему я больше не стану! Никогда!»
Но чем горячее она себя в этом уверяла, тем настойчивее отдавался во всем ее теле пришедший издалека зов. Требовательный до болезненности… Да, точно, это папина работа. Наверняка во время сеансов гипноза – или другими, оккультными средствами – он вложил ей в подсознание какие-то установки, посредством которых может теперь на нее влиять. Подступала паника. Да, это следовало предвидеть. Легко сделать вид, что отца не существует, что уйти от него – значит избавиться от него навсегда… Но разве такой человек, как он, способен безропотно расстаться со своим имуществом? Он даже кольцо с жемчужиной не уничтожил – пожалел. А утратить человеческое, беззаветно преданное ему существо – ведь это потеря покрупней колечка!
Удерживать себя в постели рядом с Виктором становилось все труднее и труднее, однако пока еще Вера была способна сопротивляться. Она нагнетала в себе возмущение против того, кто так долго – слишком долго! – распоряжался ею, превратив в пассивное орудие своих замыслов. Она пыталась заглушить зов подсознания, взывая к логике:
«Куда я пойду? Куда и зачем? А главное, к кому? Тут, совсем близко от меня, лежит главный человек в моей жизни. Я нужна ему…»
«А действительно ли ты ему нужна?» – вопросил голос, принадлежащий, к сожалению, не отцу, а ей самой. И подыскивать возражения этому, собственному голосу было куда мучительнее.
Дела у Виктора шли все лучше и лучше. Но по мере того, как он возвращал себе утраченное в период воздействия порчи, отношения между ним и Верой становились все хуже и хуже. Нет, они не ссорились – впрямую не ссорились. Однако все чаще после занятий любовью (таких же страстных и приносящих такое же шальное удовольствие, как в первый раз) Виктор становился беспричинно раздражителен. Порой Вера
