проводить время после спектакля в ночных ресторанах. Обычно я сразу же возвращался домой, выпивал чашку кофе с молоком и ложился в постель, чтобы приступить к завтрашней работе со свежей головой и не переполненным желудком. Поэтому я, поблагодарив представителей аргентинского театра, попросил извинить меня за то, что не могу принять их любезное приглашение. И вместо сегодняшнего ужина пригласил их на завтра к себе к чаю. Они явились в назначенное время и сидели у меня допоздна, до самого захода солнца, не желая уходить до тех пор, пока я не подпишу контракта, обязывающего меня выступить в спектакле на открытии театра Колон. Наконец, к восьми часам вечера договор был составлен и подписан. Я был законтрактован на тридцать представлений в течение трех месяцев гастролей по Южной Америке за вознаграждение — можно ли этому поверить? — за вознаграждение, превышающее то, которое я попросил у них после «Гамлета» в театре Лирико в Милане и которое заставило их ужаснуться и бежать.
Таким образом, в конце апреля 1908 года я сел в Генуе на пароход вместе с большой итальянской труппой, составленной из самых знаменитых артистов, которыми располагал оперный театр того времени. Море было как зеркало, и я провел восемнадцать дней пути, наслаждаясь отдыхом и свободой. Когда мы наконец прибыли в Буэнос-Айрес, у меня было такое чувство, точно здесь меня ждет самая большая удача. Я тотчас же направился в театр Колон, так как мне не терпелось увидеть вновь выстроенное театральное здание. Я очутился на площади перед огромной — и мало сказать, огромной!— перед прямо-таки гигантской постройкой, возвышавшейся над всеми окружающими домами. Вошел в театр. Одна сцена была так велика, что могла испугать. Среди оглушительного шума целая армия машинистов занималась установкой декораций. И вдруг в зале загорелся свет. Это выглядело как волшебная гирлянда небесных светил, как сияющий звездами небосвод.
Через несколько дней я появился на сцене этого огромного театра в роли Гамлета. Постановка французской оперы вызвала кое-какие возражения. Нашлись критики, вынесшие суждение, что «Гамлет» — не та опера, в которой голос мой мог показать себя в полном блеске. Критика эта имела свою подоплеку. Дело в том, что в это же самое время в Буэнос-Айресе действовал и старый оперный театр, где подвизалась оперная труппа, конкурировавшая с труппой, приглашенной в Колон. Антрепренеры старого театра старались всеми силами обесценить и изничтожить труппу нового театра, и конкуренция породила невиданно коварные интриги. Мишенью, в которую стремились попасть любой ценой, был Титта Руффо. Так как «Аида», спектакль, которым был открыт новый театральный зал, не имела большого успеха, судьба театра зависела от моего дебюта. И, конечно, его ждали с величайшим нетерпением. Каждому понятно, не правда ли, в какой тревоге я прожил все дни до спектакля! Несмотря на поддержку, можно даже сказать, на уверенность, которую я черпал из своих прошлых успехов, я все же очень волновался, понимая, какая ответственность ложится мне на плечи. На репетициях я, сколько мог, экономил свои силы, чтобы пройти к генеральному сражению свежим и не утомленным.
Успех «Гамлета» был решающим. Голос мой в полной боевой готовности властно и легко разливался в огромнейшем зале. Интерпретация сложного образа привела всех в восхищение и была превознесена до небес. На все последующие спектакли все билеты были распроданы. Барышники неслыханно наживались. Вместо тридцати спектаклей, обусловленных контрактом, у меня их было в том сезоне сорок четыре. Наибольший успех я имел в «Гамлете», «Риголетто» и «Цирюльнике». Этот сезон, как я и предчувствовал, был для меня удачей: он положил начало большому богатству и беспредельной популярности. В течение пяти лет подряд — с 1908 по 1913 — я выступал в каждом сезоне сорок раз в оперных спектаклях и раз восемнадцать в благотворительных концертах. Нельзя сказать, что я позволял себе почивать на лаврах. Отнюдь нет. Кроме перечисленных опер, я пел в «Отелло», «Паяцах», «Паоло и Франческе», «Джиоконде», «Африканке», «Аиде», «Дон Джованни», «Дон Карлосе», «Фальстафе», «Борисе Годунове», «Таис», «Демоне», «Андре Шенье», «Христофоре Колумбе», «Тристане и Изольде», «Тоске» и «Богеме», и во всех этих операх безраздельно отдавал себя искусству.
После отдыха в течение целого года — я выступал повсюду с большим успехом, но, разумеется, не без огромной затраты сил и творческой энергии — я вернулся в Буэнос-Айрес в 1915 году, когда Италия уже вступила в мировую войну. В тот год был законтрактован и Энрико Карузо, решившийся покинуть на несколько месяцев своих североамериканских поклонников. Мы с ним участвовали вместе в «Паяцах», сначала в театре Колон, а затем в театре Солис в Монтевидео.
Это были вечера, как говорится на театральном жаргоне — а как же можно выразиться иначе? — сенсационные, незабываемые. .. Билеты в театр бывали всегда распроданы за несколько дней. Мы с Карузо наперегонки старались петь как можно лучше, но также наперегонки нервничали, так как оба прекрасно понимали, какая на нас лежит ответственность. Два главных отрывка оперы — «Пролог», исполненный мною, и ариозо «Смейся, паяц» в исполнении Карузо — были записаны на пластинки и потому архиизвестны. Публика приходила в театр, чтобы услышать в точности то, что было ей известно и, учитывая ту цену, которую люди платили за билеты, горе тому, кто не на все сто процентов ответил бы этой толпе, жаждавшей музыкальных эмоций. Достаточно было бы пустяковой погрешности, чтобы быть растерзанным. Латиноамериканская публика освистывает без всякой пощады и с тем же фанатизмом, с которым возносит артиста до небес, через несколько дней повергает его в прах.
Я выступал в театре Колон в 1926, 1929 и 1931 годах, а затем по причинам, от меня не зависевшим, а лишь в силу всевозможных интриг, сплетенных людской злобой, уже не мог выступать в этом храме искусств, где так доблестно сражался в лучшие годы моей молодости. Последний раз, когда -я поехал петь в театр Колон, я хотел показать и там мое недавнее артистическое достижение: «Царя Эдипа» Леонкавалло, принесшего мне громкую славу в Чикаго и Нью-Йорке. Но поставить его так и не удалось из-за плачевной неаккуратности художественного руководства, и мне поневоле пришлось ограничиться повторением опер старого репертуара, что было для меня некоторым разочарованием. Но на 25 мая, в день национального праздника Аргентины, когда ставился спектакль самый торжественный в сезоне, меня попросили от имени всех аргентинцев, начиная с президента республики и кончая последним абонентом, выступить в роли Гамлета. Поскольку герой этот является моим любимым, я едва мог поверить такой удаче. Должен сказать, что моя интерпретация образа вызвала у публики проявление такого же энтузиазма, как на премьере оперы двадцать три года тому назад, что и было, кстати, отмечено в местной прессе.
В первые пять лет моей деятельности в театре Колон я, после окончания сезона и прежде чем возвратиться в Италию, выступал в спектаклях и концертах в главных городах Южной Америки. Таким образом, мне довелось петь в Уругвае, в Монтевидео, а затем и в Бразилии, в Рио-де-Жанейро, Сантосе и Сан-Паоло. В этом последнем городе мне выпала честь петь на открытии нового чудесного театра Муничипале, и ради этого случая я опять выступал в роли моего любимейшего датского принца. -
В год открытия этого театра я стоял во главе оперной труппы, составленной из артистов высокого класса, среди которых были Мария Бариентос и знаменитый тенор Алессандро Бончи. Я вошел в компанию с концессионерами театра Колон — Чезаре Чиакки, Джузеппе Парадосси и Витторио Консильи, и мы организовали большое турне. Я выступил в Тукумане, Кордове, Розарио де Санта Фе, Монтевидео, Рио-де- Жанейро и Сан-Паоло. В течение тридцати четырех дней я выступил в девятнадцати спектаклях: работа непосильная, особенно после утомительного сезона в театре Колон. Этот год был для меня самым изнурительным во всей моей карьере. Должен заметить, что и по возвращении в Европу я пел еще много спектаклей в Италии, Испании, Англии и других странах и городах и все время выступал в самых утомительных операх моего большого, ставшего знаменитым репертуара. Удивительного для меня в этом не было. Я обладал поистине железным здоровьем и владел голосом самой надежной закалки, голосом в высшей степени гибким и повинующимся мне безо всяких усилий, богато окрашенным, уверенным и непогрешимым в своей постановке. Все это, конечно, дары природы, и я за них благодарен судьбе, но в неменьшей степени сыграли здесь свою роль моя неутомимая работа и та строгая самодисциплина, которой была подчинена моя жизнь и которую в артистическом мире ставили в пример. И если я позволяю себе постоянно подчеркивать необходимость работы и самодисциплины, то делаю это, право же, не из пустого хвастовства.
В 1911 году, тринадцать лет спустя после моего первого дебюта в партии Герольда в «Лоэнгрине», меня снова пригласили на сцену театра Костанци, предложив исполнить перед римской публикой самую сложную роль моего репертуара, а именно — роль Гамлета. Представление должно было состояться в торжественной обстановке по случаю открытия Всемирной выставки, и моему выступлению была предпослана шумная реклама. Спектакль прошел с большим успехом и повторялся много раз.
